Гласность и свобода

Приходил с разведкой Глеб Павловский. Он был из тех диссидентов, кого я называл «покаянцами» (отец Дмитрий Дудко, Звиад Гамсахурдия, Петр Якир, Виктор Красин), то есть людей, которые были арестованы КГБ, но не были осуждены, так как покорно и публично признали, что все, что они писали и говорили, было им продиктовано ЦРУ и являлось, как они теперь поняли, чудовищной клеветой на дивный и демократический лагерь мирового социализма.

Сотрудничество с «компетентными органами» у Павловского, по-видимому, продолжилось и теперь, он был заместителем главного редактора тонюсенького и мало известного кому-нибудь, кроме диссидентов, журнальчика «Век ХХ и мир». С его помощью особо доверчивым диссидентам объясняли, что ничего своего создавать и издавать не надо — они могут печататься вполне легально. Ковалев, Богораз, Абрамкин и некоторые другие покорно печатались в этом, созданном для них КГБ и никому не известном журнале. Зато у этих диссидентов создавалась замечательная иллюзия причастности, вписанности в этот меняющийся, но бесспорно советский мир.

Хорошо сшитый нарядный костюм Павловского так контрастировал с захламленной квартиркой Кирилла Попова и нищей советской одеждой сотрудников «Гласности», что уже одного этого было достаточно, чтобы понять, что пришел — чужой. Его шеф-редактор Беляев вскоре прислал еще и смазливого мальчишку провокатора, назвав его своим секретарем. Одновременно, но якобы совершенно случайно в редакции оказался и другой известный провокатор КГБ — Сергей Потемкин[1].

Впрочем, создание новых якобы демократических организаций — это уже знак нового времени, а по сути быстролетящего тогда времени всего лишь следующего года. Этот же первый год работы «Гласности» — восемьдесят седьмой и четыре с лишним месяца восемьдесят восьмого (до ее первого разгрома) еще мало чем отличался от советских лет. Уже с сентября пошли ругательные статьи о «Гласности» в советских газетах совершенно такие же как статьи о «Бюллетене «В» после моего второго ареста, и они все так же пугали многочисленных советских либералов.

С внедрением агентуры в «Гласность», по-видимому, у КГБ тогда не было успехов, но зато в единственной уцелевшей в советское время демократической организации «За установление доверия между Востоком и Западом» (в просторечии — «мирников») скандал шел за скандалом.

Это была очень тонко и умно созданная долгопрудненскими физиками (профессором Медведковым, Хронопуло, Крочиком, Сергеем Ивановым и другими), тем не менее, по преимуществу московская молодежная организация, цели которой, сформулированные в названии, формально не могли вызывать у советских властей возражений, а необычайная по тем временам структура — с полным равноправием всех членов без каких-либо руководящих лиц или советов, где не было даже списка или обусловленного членства, что делали невозможной ее дезорганизацию — не было организации. Были еженедельные собрания на квартирах, чаще всего у Андрея и Иры Кривовых — потом они работали в «Гласности» и еще позже — в «Русской мысли» в Париже. Были несколько наивные обсуждения всего, что происходило в мире. КГБ принялось и за них. В Ленинградскую группу был внедрен в качестве одного из посетителей бывший солдат, уже отсидевший лагерный срок по сфабрикованному обвинению в шпионаже, но поддавшийся шантажу, так не хотел оказаться в лагере вновь. Но был уже 1987 год, первые политзаключенные уже были освобождены, он подумал, что может быть вновь его (за отказ сотрудничать) не посадят и публично покаялся.

В Москве трое недавно начавших приходить на собрания «мирников» внезапно начали всем объявлять, что организацию они распускают и она больше не существует. Когда их разоблачили и больше они к «мирникам» являться не могли, именно их «Комитет по культурным связям с заграницей» включил как «неформалов» в официальную советскую делегацию в Ковентри на конгресс организации «За европейское ядерное разоружение» — одну из просоветских, но все же зарубежных, международных структур.

И все же само стремление властей как-то использовать возраставшую общественную активность было хотя и вполне привычным, носило откровенно провокационный характер, но все же стало любопытной чертой времени, очень странного в этот год.

Эта странность, трудно даже осознаваемая сегодня, состояла в том, что на каждую квартиру, где велись относительно свободные разговоры, где жил кто-нибудь иногда уже много лет назад вернувшийся из лагеря или родственники человека еще сидевшего или высланного, как правило, приходилось по два-три провокатора. Эта поразительная избыточность, превращавшая каждую квартиру, каждый из уже начавших возникать диспутов, семинаров, обсуждений в доморощенный вариант честертоновского «Человека, который был четвергом», где все участники тайного общества оказались агентами полиции, я думаю, даже не была преднамеренной со стороны КГБ.