«Гласность» и свобода

Турки-месхетинцы были этническими грузинами, в годы турецкого владычества принявшими ислам. Их, как и крымских татар, в сорок четвертом году выселили в Среднюю Азию как пособников фашистов, что было уже совсем бредом – немецких войск в тех районах Закавказья и близко не было и никакой помощи ни теоретически, ни практически оказывать немцам они не хотели и не могли. Высланы они были, по-видимому, как и другие мусульманские народы Кавказа и Крыма, в связи с тем, что у Сталина были послевоенные захватнические планы не только в отношении Европы, но и в отношении Ирана и Турции, а потому на всякий случай зачищался тыл. Так или иначе, месхетинцы хотели вернуться домой, но в плане хрущевской реабилитации народов были забыты и теперь требовали справедливости. Месхетинцы были гораздо малочисленнее и, может быть, менее активны, чем крымские татары, судьбой которых «Гласность» занималась с первого дня, но было ясно, что это тоже изувеченные советской властью люди.

Более конкретным, но не менее любопытным было все, что связано с великим грузинским поэтом и демократом князем Ильей Чавчавадзе. В течение всех десятилетий советской власти упорно пропагандировалась утверждение о том, что князя убили агенты царской охранки, и это одно из величайших оскорблений и ударов, нанесенных царизмом грузинскому народу. Но директор Государственного исторического архива в Тбилиси, у которого на секретном хранении была убедительная подборка документов о гибели Чавчавадзе, в восемьдесят седьмом году вздумал опубликовать материалы о том, что на самом деле князь, как человек слишком либеральный и недостаточно революционный, был убит социал-демократами, а руководил покушением глава грузинских большевиков Махарадзе. Публикацию, естественно, немедленно запретили, директора архива сняли с работы и выгнали из партии.

И вот теперь, после публикации в «Гласности» всех этих материалов (реакция в Кремле, по-видимому, была очень острая), первый секретарь компартии Грузии Патиашвили впервые пригласил к себе делегацию турок-месхетинцев и пообещал им возвращение на родину (кстати говоря, не выполненное до сих пор).

И бывшего директора Государственного архива тоже вызвал к себе, вернул ему партийный билет и сказал:

– На, возьми, и в архив возвращайся.

– Не нужен мне ваш билет, я хочу публикации документов.

– Ну, какой ты упрямый, будь же человеком. Напечатаем мы всё, но дай нам хотя бы отпраздновать семидесятилетие советской власти.

Однажды Гамсахурдия приехал вместе с замечательным красавцем и своим другом Мерабом Коставой, и мне пришлось опубликовать «Заявление» Мераба. Было неудобно объяснять, что печатать этот текст не стоит – он ставит их в глупое положение. Дело в том, что когда их обоих арестовали в Тбилиси, Мераб со своим героическим характером ни на какие сделки со следователями не пошел, запугать себя не дал, получил лагерный срок и достойно его отсидел. А Звиад сломался, довольно скоро за его подписью появилась статья в тбилисской газете и, кажется, он даже выступил по телевидению с рассказом о том, как агенты ЦРУ заставили его оклеветать родную цветущую Грузию и весь советский народ. Пакость заключалась еще и в том, что он дал показания на двух французских журналистов, которые перевезли его рукописи за границу, и тем, конечно, было отказано в аккредитации, и они были высланы из СССР. Иностранных журналистов, кроме Звиада, не сдавал никто даже из каявшихся советских диссидентов.

Вопреки крикам советской печати о том, что все иностранные журналисты – шпионы и только и живут возможностью оклеветать СССР и разжечь недовольство в стране, на самом деле почти никто из журналистов диссидентам не помогал. Во-первых, многие из них, вроде Эдмунда Стивенса, были или куплены с потрохами, или просто были агентами КГБ вроде Виктора Луи. Во-вторых, существовал (неопровержимый в трудных советских условиях) журналистский принцип – ты должен описывать события, а не принимать в них участие. Да и вообще, три года ты в Москве, потом в Бирме, потом в Аргентине – пусть люди сами устраивают свои дела. Наконец, из СССР неукоснительно высылали журналистов, замеченных в нежелательных связях. И кроме нескольких американских газет и журналов («Нью-Йорк Таймс», «Вашингтон Пост») ни одна из редакций высланных журналистов не поддерживала. Если тебя выслали, значит, ты не сумел правильно вести себя в стране, куда тебя послали, значит, ты недостаточно хороший журналист и это зачастую наносило серьезный ущерб карьере. Иностранные журналисты предпочитали не рисковать. Заложить французов, которые, слава богу, знали, где находится Грузия, а тут еще захотели тебе помочь, было уж совсем недостойно.

Но Мераб со стоящим у него за спиной Звиадом положил мне на стол заявление о том, что покаяние Звиада было их совместным продуманным решением, нужда в котором объяснялась необходимостью сохранения демократического движения в Грузии. Отказать Мерабу в публикации я не мог, и заявление появилось в седьмом номере «Гласности».

Лара Богораз, усмехнувшись, сказала по этому поводу: