«Гласность» и свобода

Понятно, что на такое письмо – характерный «документ прикрытия» председателя Комитета государственной безопасности – в Политбюро могла быть наложена лишь одна из двух резолюций: в случае, если Сахаров умрет, строго наказать виновных в его смерти (то есть Елену Георгиевну) или игнорировать записки, то есть не санкционировать убийство Сахарова. Думаю, Брежнев симпатизировал академику (он лично предлагал ему вступить в партию году в шестьдесят шестом, видя какие игры с ним начинает Суслов, – и не согласился даже с повторным предложением Андропова.

Елена Георгиевна комментирует для американского издания записку КГБ в ЦК КПСС от 28 марта 1982 года: «Я помню препарат, который мы называли «Таракан», который был назначен, кажется, невропатологом (не уверена), и не могу вспомнить, было ли в это время какое-либо ухудшение состояния. Но все, что назначали горьковские врачи, я всегда почти отменяла. Об этом есть злая телеграмма д-ра Обуховой.

В Ленинград на 25 февраля я действительно ездила, но на один или два дня (это день рождения Инны (Кристи. – С. Г.)). Абсолютная ложь, что соседи могли предложить вызвать «скорую», как и вымышленный наш якобы разговор. Документы подобные этому, подтверждают, что врачи в Горьком были еще более управляемыми, чем мы думали».

Странную и двусмысленную фразу встречаем в книге Л. Млечина об Андропове: «Андропов в своем кругу говорил, что с удовольствием бы от него (Сахарова. – С. Г.) отделался».

Что при этом имеет в виду Млечин – готовность Андропова выслать Сахарова за границу, против чего возражало Министерство среднего машиностроения, или убийство? Кто являлся этим «своим кругом» Андропова? Откуда Млечин об этом знает – никакой ссылки нет. Все в этой фразе непонятно, и процитировать ее заставляет меня лишь желание собрать буквально все упоминания.

Более понятны, но не менее зловещи приведенные в предисловии к книге «Дело КГБ на Андрея Сахарова» упоминания об интересе к здоровью академика и в 1983 году. В июне этого года президент Академии наук СССР Анатолий Александров в интервью журналу «Ньюсвик» утверждал, что у Сахарова произошли серьезные психические изменения. Андропов тем же летом заявил группе американских сенаторов, что Сахаров «сумасшедший».

В опубликованной записке Чебрикова «О поведении Сахарова и Боннэр» от 13 апреля 1984 года утверждается: «…Явно спекулируя на здоровье Сахарова, Боннэр вместе с тем принуждает его к отказу от медицинской помощи под надуманным предлогом, что это якобы «грозит ему смертью».

В результате психологического давления Боннэр Сахаров 9 апреля сего года в антисанитарных условиях бытовыми ножницами вскрыл образовавшиеся у него на ноге нарывы, что вызвало появление флегмоны, повышение температуры и ухудшение общего состояния. В тот же день он вынужден был обратиться к врачам, которые высказывались за оперативное хирургическое вмешательство в стационарных условиях. 12 апреля Сахаров госпитализирован в Горьковскую областную клиническую больницу им. Семашко.

Боннэр с 8 по 12 апреля находилась в Москве, а 12 апреля в 20.10 возвратилась в Горький…».

Ее вина бесспорна для КГБ, хоть ее не было в эти дни в Горьком.

Американские издатели, к сожалению, не обращают внимания, а Елена Георгиевна, вероятно, понимала, но по обыкновению не комментировала любопытные особенности этих трех записок в ЦК КПСС восемьдесят первого, восемьдесят второго и восемьдесят четвертого года. Во всех случаях, как бы они не назывались, это не информационные сообщения. Комитет вел наблюдение за Сахаровыми ежедневно, ежечасно и, конечно, составителям этих записок было известно, что Елена Георгиевна в первом случае уезжала из Горького на два дня, а не на три недели, а во втором никакого звонка в Италию в мае быть не могло уже потому, что до 5-го Боннэр была в Горьком, а 5-го ее оттуда не выпустили.

Все эти записки – не информация, а предлагаемые ЦК КПСС причины смерти Сахарова. Некоторые явные несовпадения с конкретными деталями всегда можно было скрыть лжесвидетельствами. О таких пустяках в КГБ вообще мало заботились.

Но есть между этими записками и характерное отличие: в первой сюжет только намечен, во второй подробно изложены детали, причины, перечислены свидетели смерти Сахарова. Сама Елена Георгиевна мне рассказывала (этого нет в книге, и Таня Янкелевич об этом не помнит), что соседи все же сделали попытку вызвать «скорую помощь», когда в этом не было никакой нужды, и Елена Георгиевна врачей не впустила. Но в конце второй записки встречаем характерную оговорку: врач Рунов (тот же, что был свидетелем и на моем суде по делу «Бюллетеня В») считает, что прием именно «Торекана» Сахарову не противопоказан. То есть все на усмотрение Политбюро: может умереть от этого лекарства, а может и жить. КГБ убийство предлагает, но еще на нем не настаивает.

В записке Чебрикова все уже решено. Причина смерти есть, есть даже госпитализация с нужными заключениями врачей…