Главарь банды на день. Изгой-социолог выходит на улицы

Я прочел несколько книг об истории черного сообщества в Чикаго и иногда спрашивал этих стариков о событиях и людях, о которых я прочитал. Истории, которые они рассказывали, были намного живее истории из книг. Они знали все тонкости политических махинаций – например, с кем надо было подружиться, чтобы получить работу или разрешение на строительство. Они говорили о партии Черных пантер⁴ времен своей молодости и ее радикальном отличии от нынешних гангстеров. «У Пантер были программы по обеспечению детей завтраком, а эти гангстеры в них просто стреляют и травят нар-котиками», – посетовал один из них. Я уже немного знал о том, как Пантеры работали в Чикаго в эпоху движения за гражданские права⁵.

То немногое, что я знал о современных гангстерах, я знал из фильмов и газет – и конечно, из постоянных предупреждений, которые Чикагский университет выпускал о том, чтобы мы держались подальше от некоторых районов.

Меня особенно заинтересовали мнения одного из стариков о расе, которые сводились к следующему: черные и белые никогда не смогут открыто говорить друг с другом, и уж тем более вместе уживаться. Самым разговорчивым из них был Леонард Комбс, он же Дед. «Никогда не доверяй белому человеку, – сказал он мне однажды, – и не думай, что черные чем-то лучше».

Дед каждый день приходил в Вашингтон-парк с рыболовными снастями, обедом и пивом. Он носил видавшую виды бежевую панамку, и у него осталось так мало зубов, что он причмокивал деснами, когда говорил. Но он любил поговорить, особенно о Чикаго.

«Мы живем в городе внутри города, – говорил он. – У них свой, а у нас свой. И если ты понимаешь, что это никогда не изменится, ты начнешь понимать, как этот город устроен».

«То есть белые и черные никогда не смогут ужиться вместе?» – спросил я.

В разговор вмешался мужчина по имени Чарли Батлер. «В этом городе два вида белых, – сказал он. – И два вида черных. Есть белые, которые тебя побьют, если зайдешь в их район. Они живут возле Бриджпорта и на Юго-Западе. Потом есть другая группа, которая тебя просто не позовет в гости. Они позовут полицию, если зайдешь в их район – например, там, где ты живешь, в Гайд-парке. А полиция тебя точно побьет».

Чарли был заводским рабочим на пенсии, мясистым мужчиной с мускулистыми руками, покрытыми татуировками. Когда-то давно он был звездой американского футбола в колледже. Чарли иногда приходил в Гайд-парк позавтракать или пообедать в одном из дайнеров, где собирались другие черные, но никогда не оставался до наступления темноты и никогда не ходил по жилым улицам, как он сказал, потому что за ним бы увязалась полиция.

– А черные? – спросил я.

– Есть черные, которые ломают себе голову над способом перебраться туда, где живешь ты! – продолжил Чарли. – Уж не спрашивай меня почему. А еще есть куча черных, которые понимают, что это все бесполезно. Как мы. Мы просто пытаемся жить своей жизнью, и живем здесь, где не так-то и хорошо, но хотя бы тут тебе не надерут задницу. По крайней мере, полиция.

– Все так было с тех пор, как черные переехали в этот город, – сказал Дед. – И ничего не изменится.

– То есть у вас совсем нет белых друзей? – спросил я.

– А у тебя есть черные друзья? – ответил Дед с хитрой ухмылкой. Мне было нечего ответить. – И ты можешь еще спросить своих профессоров, есть ли у них такие друзья, – сказал он, очевидно довольный своей отповедью.

После этих разговоров у меня начало развиваться понимание того, каково быть черным в Чикаго. Большинство считало, что, учитывая, как устроен город, для какого-то значимого социального прогресса было мало шансов.

Такого рода фатализм был мне чужд. Когда растешь в благополучной Южной Калифорнии, даже у кого-то не вовлеченного в политику вроде меня, есть основополагающая вера в то, что американские институты работают, и крепкая уверенность в том, что люди могут разрешить свои споры, даже основанные на расовых различиях. Теперь я начинал понимать пределы моего ограниченного опыта. Почти все беседы с Дедом и его друзьями сводились к пересечению политики и расы. Я не мог уследить за всеми нюансами их споров, особенно когда речь заходила о местной политике, но даже я видел огромный разрыв между их видением мира и тем, как социологи представляли жизнь городских бедных.

Однажды я спросил Деда и его друзей, не согласятся ли они ответить на вопросы из анкеты профессора Уилсона. Они согласились, и я несколько дней пытался их опрашивать. Но я чувствовал, что не двигаюсь с места. Большинство разговоров в итоге сбивались с пути из-за постоянных перебиваний и незаконченных мыслей.

Чарли видел, что я обескуражен. «Перед тем как сдаваться, – сказал он, – тебе, наверное, надо опросить людей, с которыми ты правда хочешь поговорить, – с молодежью, а не с нами. Это единственный способ добиться того, что тебе надо».

Так что я отправился на поиски черных молодых людей. В библиотеке Чикагского университета я проверил данные переписи населения, чтобы найти участок с бедными черными семьями, в которых были члены от шестнадцати до двадцати четырех лет.