Главная партия для третьей скрипки

…Когда Арина открыла глаза, в зале ничего не изменилось. Остались гулкость, пустота, неуют. Обнаженные женщины на стенах и горка матов в углу. Лев Людовикович сидел неподалеку. Чаша с пестиком стояла рядом. Броситься ему на шею? Расцеловать? Она поддалась порыву, вскочила.

Мужчина остановил взмахом руки:

— Никаких резких движений. Спокойно сядь. Закрой глаза. Глубоко подыши.

Арина безропотно исполнила указание.

— Хорошо. — Наконец позволил он. — Теперь можешь подойти.

И указал на пол рядом с собой.

Он сидел на коврике, ноги хитро перекрещены, засунуты одна под другую, будто индийский йог с картинки.

Арина не то что так — по-турецки не сядет, коленки обязательно противно хрустнут.

Секунду она поколебалась. Встала коленями на теплый пол. Уложила попу на ноги. Лев улыбнулся:

— Правильно. Поза ученика. Что-то практиковала?

— Э… в школе ходила на акробатику. Два месяца.

— Понятно.

Что за улыбка у него! Будто тот самый золотистый свет из медитации обволакивает.

Однако собственный разум (остатки разума) отчаянно сопротивлялись обаянию йога. Он просто гипнотизер или кто-то в этом роде. Ввел ее в транс, внушил невесть что.

Арина жалобно произнесла:

— Я видела маму. Это была галлюцинация?

Лев рассмеялся:

— Ты на учете у психиатра состоишь?

— Нет.

— У тебя когда-нибудь были видения? Бред, психозы?

— Никогда. Но мама ведь умерла! Как я могла ее видеть? Разговаривать с ней?! Откуда она узнала, что я чашку ее любимую разбила?

— Потому что в земле только тело. А дух человека вечен.

— Мама сказала: я смогу ее видеть.

— Да.

— А у меня получится — самой входить в такую медитацию?

— Конечно, нет. Но я готов помочь в твоем трудном пути.

— Но как вы это делаете? Вы гипнотизер?

— Ничего подобного. Я никогда не вторгаюсь в сознание людей. Просто помогаю выйти из рамок. Стать такими, какими вам дано природой. Я ничего тебе не внушал. Лишь отпустил твои собственные зажимы и вернул в истинный мир.

— А в этом мире есть моя мама?

— Конечно. — Он не колебался ни секунды. — Смерти не существует. И люди вечны до тех пор, пока мы о них помним.

На маминых похоронах кто-то говорил похожее. Тогда Арина готова была вцепиться в оратора и выцарапать ему глаза. А вечером, после поминок, нюхала мамины шарфы, ревела в ее подушку. Не сводила глаз с фотографии. Умоляла: «Приди ко мне. Приснись».

Но спала, когда забылась под утро, в хаосе кошмаров. И проснулась в слезах.

Мама не появилась.

— Как мне научиться этой вашей медитации?

— Надо освоить много специальных техник. Приходи завтра на занятия. Мы начинаем в девять утра. Для начала сходишь на три сессии. Освободишься в семь. У тебя деньги есть?

— А… сколько надо?

— Сколько сможешь. Пятьсот. Тысячу. Полторы. Мы не проверяем, кто сколько жертвует.

— Спасибо! — Взглянула она просветленно.

— Будь здорова.

Лев Людовикович дотянулся до ее висков и легонько сжал их в ладонях.

И Арина — впервые со дня маминой смерти — вдруг мучительно захотела есть. Не глотать любую подвернувшуюся пищу, а именно слопать что-нибудь вкусное. Пиццу из дровяной печи. Икру на свежем хлебе.

Лев щелкнул пальцами. Его помощница явилась мгновенно.

— Проводи! — велел он.

Арина прошла по коридору, чувствуя себя, словно бредет в приятном, теплом тумане. Сунула ноги в горячие (на батарее их, что ли, держали?) сапожки. Уже на пороге понизила голос, спросила:

— А твои — муж, дочь, родители — они тоже к тебе приходят?

— Почему приходят? — удивилась Зина. — Мы живем вместе. Как раньше и жили.

«Быть такого не может», — жалобно пискнул разум.

Но Арина велела ему замолчать. Вышла из гостеприимного дома. В бодром темпе дошагала до первого встретившегося кафе. Вошла, заказала огромную пиццу с креветками и поймала себя на том, что улыбается. Тоже впервые со дня маминой смерти. Да и раньше она улыбалась нечасто.

Когда поела, вышла на улицу. Привычно достала сигареты. Вынула одну, прикурила. И вдруг почувствовала — ничего более мерзкого она не пробовала никогда в жизни.

Раскашлялась, вышвырнула пачку и зажигалку в урну. И зачем она травила себя столько лет?

* * *

Первый день после новогодних каникул на работе прошел предсказуемо. Коллеги наперебой хвастались, как провели праздники. Первая скрипка, старая и толстая тетка, позволила себе Таиланд, виолончелистка-стажерка — юная и большеглазая — уела старшую коллегу Мальдивами с новым другом. Горнолыжники уезжавшие форсили перед теми, кто позволил себе только ближнее Подмосковье. Трубачи, все как один, явились с красными лицами — говорили, что обветрились на зимней рыбалке. Запах перегара подтверждал: действительно, пили. А предъявить рыбу никто не требовал.

Арина в общих бахвальствах традиционно не участвовала. Пока мама была жива, на зимние каникулы они по Золотому кольцу путешествовали. Или по монастырям. Подобные маршруты в оркестре не слишком котировались. Но Люська, с которой рядом сидели, все-таки поинтересовалась:

— А ты как время провела?

— Четвертого января маму похоронила, — буркнула Арина.

— Ой! — растерялась коллега. — Мои сочувствия. То есть соболезнования.

— Спасибо, — с каменным лицом отозвалась Арина.