Спешившись на покрывшие грязюку доски, мы отслужили еще один молебен, я привычно закатал рукава и перевыполнил программу, нагрузив в тачку землицы и вывалив ее на кусок недостроенного железнодорожного полотна. Народ в восторге — вон какой цесаревич работящий, руки не боится запачкать! Удивительна высокая восприимчивость даже не к пропаганде, а без пяти минут юродству, и для меня это хорошо — не нужно выстраивать сложные медийные стратегии и плодить маргинализирующих «оппозицию» своей непробиваемой тупостью сотрудников на зарплате. Много ли народу от царя нужно? Народу нужна справедливость или хотя бы ее единичные проявления: вот привез наследник тачку землицы, и на десять лет Владивостоку этого хватит — они тяжело работают, ну так и цесаревич поработал. Чего ты хочешь, странный человек с рукописью Маркса? В лоб? Это мы быстро!
После опорожнения тачки и моего рассказа о том, что Транссиб станет самой длинной железнодорожной веткой в мире — что правда — и как это важно для всех нас, мы с ВИПами погрузились в оформленный под первый колониальный класс вагончик, и паровоз с шипением и свистом прокатил нас с полкилометра на малой скорости. Народ — особенно старались дети — бежал рядом, и мы с ними радостно махали друг дружке руками.
На этом обязательные к посещению объекты закончились, и меня отвезли сюда — в дом губернатора, дав пару часов на переодеться, умыться и передохнуть. В Японии было тяжелее — там я был на чужой территории, приходилось общаться на чужом языке и с людьми, которые могут смертельно обидеться на один неосторожно произнесенный слог. И груз ответственности давил не чета нынешнему: здесь единственная сложность заключается в стремлении не упасть в жирную весеннюю грязь.
Сам губернаторский дом вызвал у меня легкий внутренний трепет. Когда я приходил сюда маленьким, в кружки японского и театрального мастерства, мы все знали, что это — «дом царского губернатора Унтербергера». На здании и табличка была соответствующая. Сам Унтербергер почему-то был отправлен на повышение за неделю до моего прибытия. Полагаю, геополитическая встряска и гибель Никки активировали сдвиги социальных лифтов — так всегда бывает после смены очень важных кадров.
Тогда, в будущем, после череды казенных ремонтов и некоторых переделок, когда стены покрылись плакатами наглядной агитации, рекламой кружков и репетиторов, гражданской обороной и прочим, а в помещениях появились столы и толпы занимающихся за ними детей, представить, что в этом доме кто-то действительно жил, было почти невозможно. А теперь — пожалуйста, и живут, и приемы проводят, а ночую я в помещении, которое в моей реальности превратилось в кабинет директора.
Сев в кровати и улыбнувшись розовеющему, безоблачному небу, я кликнул слуг, и, пока меня приводили в порядок, повспоминал вчерашний прием, стараясь отпихивать окутанные розоватой дымкой виды глубоких декольте местных дам, их длинные шейки и многообещающие улыбки тех, кому репутацию беречь нужно меньше других. Двадцатисемилетняя вдовствующая баронесса Шетнева, например, сможет смириться с не сильно-то и порочащими ее сплетнями: у этой дамы, помимо имущества в других губерниях и солидного счета в банке, две лесопилки, четыре столярные мастерские и хорошие связи, так что интрижка с цесаревичем ее положение в губернии только укрепит.
Дамы в целом были взволнованы не только моим визитом, но и призраком потенциальной войны с Китаем. Никаких слез, в эти времена так не принято, а совсем наоборот — с флером совершенно не сочетающейся с реальностью романтики и твердым намерением в случае нужды отправиться в полевые госпиталя сестрами милосердия. Курсы развернули за три дня до моего прибытия, и дамы успели набраться некоторых медицинских мудростей, о чем спешили сообщить всем.
Мужики — те понятно, бряцали оружием, пошире расставляли плечи и были уверены в победе русского оружия в целом и своих карьерных перспективах в частности. Военное дело в эти времена — полноценный социальный лифт. Да, в Империи хватает младших чинов, удостоившихся георгиевских крестов — нередко полного их комплекта — и на этом службу и заканчивших. Однако есть и те, кто, проявив личную отвагу и воинскую смекалку, отправляется на курсы и в профильные учебные заведения, откуда выпускаются уже офицерами и начинают восхождение по служебной лестнице — вплоть до заветного именования «вашим высокопревосходительством». Война для таких людей — возможность срезать пару-тройку лет рутинной армейской службы. Совсем другой человеческий материал, выкованный в атмосфере постоянных смертей по поводу и без, и подкрепленный твердой уверенностью в загробной жизни. Война? Давай сюда эту войну, я ее всю жизнь ждал!