Главная роль 2 (СИ)

После гимназии поехали в Дворянское собрание — не с дворянами встречаться, как ни странно, а давать пресс-конференцию, просто более подходящей площадки не нашли. Обстановка зала вогнала в умиление: для меня приготовили удобное кожаное кресло, а товарищам борзописцам предлагалось стоять. Заигрываться в демократию негоже, поэтому о «бесе» — первый вопрос, естественно, был о нем — я рассказал сидя, а дальше поднялся на ноги и бродил вокруг кресла туда-сюда. Вопросы, собака такая, совершенно никчемные — боятся острые задавать, и я их хорошо понимаю. Пришлось самому акцентировать внимание на том, как сильно «двуперстые» помогли мне побороть «беса» и в честь этого пообещать легализовать старообрядчество во Владивостоке — сюда впервые ступил новый цесаревич, так что повод есть — и в Екатеринбурге с Костромой — родинах Кирила и Евпатия. Генерал-губернатор приказик подмахнет, никуда не денется — до Царя по-прежнему далеко — а остальное подмахнет Александр, потому что иначе получится, что он — плохой, а я — хороший, что очень неправильно. Получу за такую инициативу по возвращении, но мне уже плевать — поводом для Августейшей оплеухи больше, поводом меньше, так и так череду семейных скандалов разгребать.

И, напоследок, настоящая информационная бомба в ответ на очень удачно заданный вопрос «о личном»:

— Я питаю большую и светлую любовь к принцессе Маргарите Прусской, но признаться набрался смелости лишь недавно. Ныне я с огромным трепетом жду ее ответа и благословления от наших родителей.

Вот Августейшие родители «обрадуются», когда это в газетах найдут!

Глава 3

На выходе из школы прикрепленный к нам поп — бедолагу лишили возможности горевать над гробом Николая, поэтому он с самого начала поездки немного обижен — подошел ко мне и ласково улыбнулся:

— Ваше Императорское Высочество, могу ли я попросить вас уделить мне немного времени?

Понимая, с чем это связано, я уверенно кивнул:

— Конечно, батюшка.

Легкое юродство проникло в сердце пожилого иерея и вызвало на его лице довольную улыбку. Не став утруждать себя извинениями — царь отвечает непосредственно перед Богом, поэтому остальным придется терпеть — я сошел с крылечка гимназии в подсохшую за прошедшие сутки грязь и провел батюшку через ряд казаков охраны и пачку «ВИПов» под сень сиреневого куста.

Обернувшись, я уперся взглядом в глаза иерея и взял инициативу в свои руки:

— Мне сколькими пальцами подданые Его Императорского Величества крестятся без разницы, батюшка. Против бесов не хуже вас стояли. В английских молитвах благодати нет совсем, а у нас, православных, — нажал голосом. — Аккурат наступающим темным силам по сусалам надавать.

Сглотнув, иерей нервно спросил:

— Далеко ли силы темные?

— Кольцо сжимается, — хмуро ответил я. — Там, — указал на Запад. — Не добрые католики ныне, а россыпь национальных, утративших благодать церквей при полном попустительстве Папы Римского. Там, — указал на Восток. — Через океан от нас, вообще ужас: протестантизм. Господь всех рабов своих любит, а у американцев получается не так — по их утратившему благодать учению Господь любит только богатых, мол, состояние подтверждает богоизбранность. И как это назвать?

— Гордыня! — перекрестился иерей. — Грех смертный!

— Во-о-от! — с удовлетворенной рожей покивал я. — Азиаты, батюшка, промеж таких «христиан», прости-господи, не язычники безбожные, а овечки сирые. Мы их постепенно в истинную веру обратим и на службу нашей Империи поставим, с тьмой бороться. Но сначала нам промеж себя замириться надо — хотя бы православным. Не видишь тьмы разве? Спиритисты, курильщики опиума, лиходеи — снизу доверху тьма в общество наше проникла, изнутри грызет. Идем, остального тебе знать не надобно — с Синодом буду разговаривать, спрашивать, почему Русская Православная церковь не может с колдунами, ясновидящими и прочими сатанистами разобраться. Неужто от двуперстых опасность видят, а от тех, кто в грязном подвале кишки добрым христианам выпускает на потеху Дьяволу — нет?

Иерей осознал масштаб проблемы, пожевал губами и решил не нарываться на цесаревича, у которого и так много вопросов к Священному Синоду. Не исключаю, что он и сам со мной согласен — наступление тьмы же очевидно! — но вынужден соблюдать цеховую солидарность, что вылилось в робкое:

— Ваша молитва от беса спасла, Ваше Императорское Высочество, не двуперстых.

— Тебя там не было, батюшка, — ласково улыбнулся я ему. — А когда кто-то говорит то, о чем не знает, он или лгун, или либерал. Кто ты, батюшка?

Не выдержав груза обвинений, иерей с причитаниями и заверениями в лояльности плюхнулся на колени и принялся целовать мои сапоги.

— Встань, батюшка, — аккуратно поднял я его за локоть и лично отряхнул со щеки подсохшую землицу, не побоявшись испачкать руку. — Да благослови — трудно нам будет.

— Ступай с Богом, цесаревич! — явив слезы умиления на бородатом лице, перекрестил меня поп.