Главная роль 2 (СИ)

Рабочие «меню» услышали и отреагировали недоумением — это что, злой сатрап Романов как переселенец из палаточного лагеря питается? Да, на Урале так и питаюсь — как все. Уеду в сытые края, отожрусь нормально — привык в Сибири качественно и вкусно кушать. Но каков народ, а?! Даже скудная жизнь, тяжелейшая работа и личное участие Ленина, который этот самый народ тут который день против меня накручивает, не способны вселить в голову мужиков простую мысль — «цесаревич нам врет». Захотелось поднять голову выше да расправить плечи — задача будет проще, чем ожидалось — но поза и так хорошо.

— Слушаюсь, Георгий Александрович! — подскочил Евпатий. — Могу я просить вас о возможности остаться?

— Оставайтесь, — разрешил я и спустился с телеги. — Колония, значит? — обратился к старательно подавляющему страх Ульянову — немножко руки дрожат, но умные глаза смотрят дерзко и с вызовом.

— Колония, Ваше Императорское Высочество! — повысил он голос.

Микрофонов-то нет, только орать и остается.

— Вот ваш хороший знакомый говорит — в Индии, мол, плохо, а поэтому и у нас должно быть плохо! — встал так, чтобы рабочие видели кусочек его профиля.

— Верно! Мы же не язычники какие! — поддержал Ленина настолько крепко сложенный детина лет двадцати пяти, что у меня невольно возникли сомнения в том, что его можно отнести к «голытьбе».

И рыжий — вон какая борода кучерявая и мощная. «Голытьбы» среди рабочих, впрочем, хватало — большинство носило на себе следы регулярного недоедания и тяжелой работы, а засаленные и залатанные робы говорили о том, что другой одежды у бедолаг, похоже, и нет. На лапти я уже внимания не обращаю — да, даже сапоги себе позволить могут не все, но я навидался людей, которые даже обладая возможностями, предпочитали ходить в лаптях — да, провоцирует плоскостопие, но летом в них ходить милое дело — не жарко и относительно удобно.

— Как зовут тебя? — обратился я к детине.

— Степаном, Ваше Императорское Высочество. Григория сын.

— Прав ты, Степан — не язычники мы, — повернулся к рабочим. — Православные. Западные соседи наши, католики, англиканцы да протестанты, весь мир грабят, да только рабочие с крестьянами и в метрополиях этих кровавых денег не видят — как вы и живут. Вот вы, Владимир Ильич… — повернулся к Ульянову.

Ленин приосанился — я его знаю по имени, а значит личность его уже сейчас обладает немалой значимостью — какому «оппозиционеру» не нравится, когда верхушка государства его «боится» настолько, что даже имя запомнила? Я продолжил:

— … Сторонник идей немца Маркса, верно?

— Так точно, Ваше Императорское Высочество! — энергично тряхнул головой «гимназист». — Социалист!

— У Маркса денег свои труды издавать не было, — обратился я к рабочим. — Делал он это за счет благодетеля — капиталиста Энгельса. Маркс вещи предлагает отчасти здравые — рабочий день, например, сокращать нужно, ибо усталый рабочий — плохой рабочий, потому что от усталости работает хуже. Штрафы отменить — они, я это, мужики, знаю, порою больше половины жалования съедают. Все знаю — и про лавки заводские, и про то, что вам угол на пятерых арендовать приходится, и про питание скудное, — дав народу короткую паузу на «переваривание» — это что, цесаревич продолжает ПРАВДУ говорить?! — я повернулся к доходяге чуть старше меня, левая рука которого ниже локтя отсутствовала. — Как тебя зовут?

— Селифаном, Ваше Императорское Высочество! — с поклоном отозвался он, моментально пропотев от груза Высочайшего внимания. — Федора сын.

— Руку как потерял? — спросил я.

— Трос лопнул, Ваше Императорское Высочество. Натянут был шибко — вот мне концом руку и отхватило. Но это ничаво…

Мне что закон вводить, запрещающий Романовым говорить слово «ничаво»?! Если бы он меня матами поливал да корил в сломанной жизни, я бы это понял и остался спокоен. Но он же, зараза такая, меня утешает! Стоит, чуть ли не на ветру как листочек осенний от голода колыхаясь, культяпку в рукав поглубже спрятать пытается, и утешает красивого, одетого в камзол стоимостью в пяток деревень, сытого меня!!!

— … Люд добрый здесь, столовая есть для бедняков, не дают с голоду помереть, — закончил он мысль.

Ульянов поморщился — тоже не нравится «ничаво», но по другим причинам.

— У кого работал, Селифан Федорович? — спросил я.

— У Ильи Андреича Егорова, Ваше Императорское Высочество. Чернорабочим.

— Не платит тебе пенсии Илья Андреич?

— Не платит, — подтвердил потерявший руку на производстве инвалид.

— А никто их у нас не платит, Ваше Императорское Высочество! — вклинился Ленин. — Говорят, мол, беречься рабочие перестанут, специально станут увечья себе наносить, чтобы, значит, при пенсии на печи лежать.

— Безобразие, — более чем искренне признал я. — Селифан Федорович, подойди вот к этому человеку, — указал направо. — Остапом его зовут, расскажи о себе, пенсию тебе положит.

«Ничаво» куда-то делось, Селифан закусил губу, отвел взгляд и низко поклонился:

— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество, да взять не могу — не за себя здесь ноги сбиваю да глотку деру, а за других таких же. За товарищей!