Главная роль

– Я ничего не хочу! – закричал он. – Я ничего тебе не говорил, это ты играешь в рентген. Это ты лезешь в подтексты и оккультные процессы. Хватит. Читай сочинение. Будем разбираться. Не предавал тебя твой Фраер. Думаю, и для него, и для тебя первая любовь…

– Замолчи! – Варвара отступала от него медленно и, лишь когда села на своё место, опустила на колени руки, поднятые в мольбе. – ««Тройка» – единственное живое в «Мёртвых душах» – о чувствах человека, остальное – об уродах», – громко, перекрикивая их молчание, начала читать Варвара своё сочинение.

2

Когда Лиза открыла глаза, Гоги неловко сидел на стуле около кровати, а на его ногах лежал Гриф. Гоги, видно, спал, но почувствовал её взгляд и открыл глаза. И Гриф смотрит на неё. В окне – солнце.

Нарочно устроила спальню в этой комнате – чтобы встречаться с солнцем, как только оно встаёт. Сегодня оно зимнее, бледное, словно замороженное, но это – солнце!

– Выспалась? – спросил Гоги.

Попыталась приподняться, не смогла оторвать голову от подушки.

– Вы всю ночь так и сидите? – спросила растерянно. – Совсем не спали. – И вдруг сморщилась от жалости к нему и чувства вины перед ним – выпустила все шипы, а он заботится о ней. Преодолевая боль в голове, стала оправдываться: – Простите, что ушла из театра. Простите, что вкрутила вас во всё это… Я всегда вас боялась: заорёте на меня, что не так иду, не так говорю, не так смотрю…

Он прервал её:

– Я не орал. На всех орал, на тебя не орал. Тебя это не удивляло?

– Удивляло. Вчера меня избили, отняли пальто с шапкой. И, когда я лежала, замерзая, на снегу и снег засыпал меня, я вдруг услышала ваше «Пью за тебя». Зачем вы мучили меня столько лет? Вы убили мою веру в себя. Человеку надо вовремя говорить, что он чего-то стоит! – Вместо оправдания получается обвинение, и Лиза меняет тон: – Мне так хотелось прожить много разных жизней!

– Если можешь, прости меня. Я виноват перед тобой. Но, поверь, ни одной достойной тебя роли не было. А говорить просто слова и не дарить роли я не мог. Я всегда приходил на репетицию раньше, чтобы встретить тебя: когда ты войдёшь. И лишь ты входила…

– Я люблю Алеся! – прервала она Гоги.

– Нет! – ничуть не огорчился он. – Ты любила его восхищение тобой, его опьянение тобой. Да, он тебя любил, не спорю. Но ты вела его… как мать.

– Нет же! Я только помогала ему вылезти наружу из его нутра, – спорит она и с Гоги, и с родителями. – Он очень богатый… – Обрывает фразу и тихо говорит: – Что-то случилось, может, я вырезала его вместе с сыном…

Гоги молчит. Чего-то ждёт. И она добавляет:

– Странно, что я вам всё это говорю. Это не значит…

– Я знаю. Спасибо тебе. Не надо ничего объяснять. – Гоги встал и вышел из спальни.

А она, наконец, смогла сесть. Осторожно сняла с себя Гогино пальто и удивлённо осмотрела себя: как это получилось, что она спала одетая, если, придя домой, принимала ванну?

Гоги стоял у окна в гостиной.

– Вы, наверное, голодный!

– Я очень голодный, – сказал он, не поворачиваясь. – И если вы…

– У меня есть гречневая каша.

Гоги ел медленно, аккуратно, подолгу жевал, что совсем не вязалось с его привычными импульсивностью и страстностью.

Она знает его дочку. Руся приходила на все премьеры и сидела в первом ряду. Импульсивной, в отца, ей трудно усидеть целое действие на одном месте. Одиннадцати-двенадцатилетняя… под хлопки зрителей она могла и вскочить, перевернуться на одной ножке или замахать руками. В шестнадцать изо всех сил пыталась соответствовать своему особому положению – она дочь известного режиссёра, прописанного в газетах и журналах и в рубрике «Мой театр» телеканала «Культура»! На себе ощущала поклонение ему: «Русенька, сюда, пожалуйста», «Русенька, а не хотите ли пирожного?», «Вот, Русенька, программка». Но усидеть на одном месте и в шестнадцать ей было трудно. Папина энергетика крутила её во все стороны, словно и она должна вобрать в своё видение проявление каждого, реакцию каждого на вершащееся действие. После спектакля обязательно докладывала папочке, в какой сцене внимание ослабевало, а в какой, по её словам, кровь кипела.

Гоги не походит на себя. Какая энергетика, какая властность, какая страстность… склонился низко над чашкой, вертит ложкой, словно сахар размешивает, а сахара не взял. И она кидается на помощь:

– У вас замечательная дочка. Как и вы, горит… – Тут же заткнулась. Штампы – «замечательная», «горит» – сами на себе замкнулись, сами себя угрохали.

– Спасибо, – улыбнулся юродивой улыбкой, чуть повёл головой. – Петя сказал, ты развелась, а для осуществления твоих планов нужен муж. Не трону. Сама если…

Гоги предлагает ей фиктивный брак.

– Приглашаю тебя в планетарий.

– Куда?!

– Я отменил репетицию. И мне полагается отдых…

– Почему в планетарий?

– Там созвездия. Покажу тебе… Если бы не стал режиссёром, стал бы астрономом. Сегодня серенькая зима и день, звёздное небо не видно. Только в планетарии. Мы с тобой оба попали сюда с моего созвездия. Там наша родина. Туда и вернёмся.