Главная роль Веры Холодной

– Это еще ничего не доказывает, – нахмурился Немысский. – Офицерский мундир, к сожалению, не является гарантией порядочности. И генеральский, если хотите, тоже. Его могли завербовать во время войны. Он же был пластуном, ходил по вражеским тылам. Могли схватить, предложить выкупить жизнь ценой предательства. А могло быть и иначе. Настоящий Вшивиков мог выйти в отставку и поехать, скажем, к себе домой в Екатеринодар. Но по дороге его убили, забрали документы с вещами, и через какое-то время в Москве появился другой, поддельный Вшивиков. Вы, может, не знаете, но у Вшивикова нет родных. Единственное чадо у отца с матерью, которые давно уже преставились. Очень удобная личность для шпиона. Главное, не оседать там, где родился, или, скажем, там, где служил. А если еще и внешность сильно схожа, так совсем хорошо. Ну а что касается репортерского поприща, так это же просто шпионское счастье. Всюду бываешь, всюду нос суешь, с кучей народу ежедневно встречаешься, и при том никто на тебя внимания не обращает. Я уже успел немного присмотреться к Вшивикову. Благодаря вашей подсказке, кстати говоря. Но тут нужна осторожность. Осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Четыре трупа – это не шутка! Даже не четыре, а пять…

– Что, еще кого-то убили?! – Вере почему-то подумалось, что убили Чишавадзе. – Кого?!

– Архитектора Вишневского, того самого, что строил «Альпийскую розу», и гостиницу, и ресторан. У Вильгельмины Александровны на вечерах он не появлялся, они встречались в других местах, раза два в месяц. Вишневский давно был у нас на подозрении, но уличить его было не в чем. Родом он из Варшавы, настоящего шпионского гнезда, долгое время жил в Петербурге, строил Балтийский завод, одиннадцать лет назад переехал в Москву. Убит в прошлый понедельник выстрелом в висок в своей конторе на углу Большой Дмитровки и Столешникова. Якобы самоубийство, но направление выстрела таково, что наводит на мысль об убийстве. Сам так руку не вывернешь, да и незачем. Тот же почерк – несколько неумелая инсценировка. В записной книжке пометка о встрече с некоей В.А. во вторник, то есть на следующий день, а в ящике письменного стола папка с чертежами нового двигателя для аэропланов. Грубовато, конечно. Кто же станет такую папку в ящике стола держать? Ясно же, что ее подложил убийца. Копии с чертежей снял и подложил.

– А в газетах ничего не писали, – удивилась Вера, регулярно читавшая городскую хронику. – Неужели я проглядела?

– Вдова поспешила заткнуть всем рты, – объяснил Немысский. – Самоубийство, хоть и фальшивое, тень на семью… Зачем? Покойника превосходно загримировали и похоронили как скоропостижно скончавшегося от сердечного приступа. Потому-то я так и волнуюсь, Вера Васильевна. А насчет моей родственницы подумайте. Милейшая гостеприимная старушка, немного говорлива, так зато не скучно будет. Главное, что живет она уединенно, да и вообще, кому придет в голову вас там искать? Если же вы не знаете, как объяснить отъезд вашему супругу, то я готов помочь.

– Вы? – изумилась Вера. – Каким образом?

– Как должностное лицо, наделенное определенными полномочиями, – ответил штабс-ротмистр. – Будьте спокойны, ваш муж все поймет.

– Он в прошлый раз так переживал… – Вера оборвала себя на полуслове, потому что ворошить старое было некогда – ей в голову пришла идея, показавшаяся весьма привлекательной. – Я вам очень признательна за заботу, я очень тронута вашим отношением, но…

Идея требовала обдумывания, пусть и недолгого. Хотя бы несколько минут.

– Но нельзя ли попросить у вас воды? Очень пить хочется. Это, должно быть, от волнения. У меня от волнения всегда в горле сохнет.

Воду можно пить залпом, а можно цедить мелкими глоточками, растягивая удовольствие. Да и пить после суфле, струделя и сладкого кофе хотелось на самом деле.

Вера рассчитала так, что допила и додумала одновременно. Промокнула губы платочком, только сейчас вспомнив, что забыла их накрасить после чайной (вот стыд-то!), и сказала, проявляя недурное знание мужской психологии (два года супружеской жизни как-никак):

– Конечно, вы и без меня справитесь, я не сомневаюсь. Приедет подполковник из Петербурга с особой группой да особыми полномочиями и за месяц распутает весь клубок. Вся слава ему достанется, а вы будете в стороне, как не справившийся самостоятельно, без чужой помощи. Напомните, Георгий Аристархович, будьте так любезны, сколько лет вы уже в штабс-ротмистрах ходите?

– Простите, не припомню, чтобы мы с вами это когда-либо обсуждали, – холодно ответил Немысский. – Так что и напоминать нечего. Сколько ходил, столько и ходил, вам-то от этого какое беспокойство? Это маменька моя все ждет не дождется, когда я полковником стану. Переживает, бедная, что я без калош хожу[64].

– Мне от этого ровным счетом никакого беспокойства, – ответила Вера. – Просто у меня есть хороший план. Вы давеча Суворова вспоминали. Он, кажется, учил покорять себе все обстоятельства?

– Учил, – кивнул Немысский.

– Я признаю, что поступила опрометчиво, даже глупо, но…