Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

«Было неуютно и сначала холодно, холоднее, чем на улице. Публика не снимала пальто. В задних рядах курили. Всё равно!..

Наступил черёд кинуть в зал старославянскую бомбу. Начинял её Якобсон, прочно владевший тайнами древнего языка. Но читать перевод почему-то было поручено мне, и я выучил текст наизусть, поупражнявшись в произношении носовых звуков, гласных неполного образования. В последнюю минуту я было струсил. Но Маяковский сказал решительно:

– Давайте Мефодия!

И я шагнул на эстраду:

– Сейчас вы услышите самого живого поэта на самом мёртвом языке, – выпалил я и зашаманил по-славянски.

Вот что слушал тогда странно притихший зал:

К брадобрию придох и рекох:

Хошту отьче да причешеши ми уши.

Гладк бысть и стал есть иглив

Длгом лихомь акы крушька есть…

Едва я кончил читать, в зале поднялось настоящее возмущение… Кричали, свистели, топали. Я растерялся. Но рядом со мной выросла надёжная фигура Маяковского. Он поднял руку, и зал успокоился.

– Не понимаете? – спросил Маяковский.

– Не понимаем, – ответили в зале.

Смех. Кто-то крикнул:

– Прочтите по-русски!

– Имел в виду, – парировал Маяковский. – Читаю эти стихи, как они написаны мною на великолепном русском языке:

Вошёл к парикмахеру, сказал – спокойный:

«Будьте добры, причешите мне уши».

Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,

лицо вытянулось, как у груши… и т. д.

Кончил. Зааплодировали.

– Понятно?

Маяковский читал ещё много…»

Сергей Спасский:

«Он читал твёрдо и весело, расхаживая по широкой эстраде. Это были много раз слышанные стихи, часто знакомые до последней интонации. Он прочёл тогда и самое своё новое… О том, как лошадь поскользнулась на Кузнецком, и её окружила праздношатающаяся толпа».

Тем временем на Москву и Петроград опять наступал голод.

Положение в стране

12 мая «Известия» сообщали:

«Все за хлебом!

В Петрограде рабочие приступили к образованию «рабочих дружин за хлебом». Рабочий класс Петрограда поднимается на массовую борьбу с голодом».

26 мая Горький напечатал в «Новой жизни» свои новые «Несвоевременные мысли». На этот раз он задал вопрос:

«Я защищаю большевиков? Нет, я по мере моего разумения борюсь против них, но – я защищаю людей, искренность убеждений которых я знаю».

Мало этого, Горький вновь впрямую обвинял Ленина и ленинцев:

«Я знаю, что они проводят жесточайший научный опыт над живым телом России, и умею ненавидеть, но предпочитаю быть справедливым».

В этот момент большевистских вождей больше всего тревожила мысль о том, как им удержать захваченную власть, ведь число россиян, не желавших жить при диктатуре пролетариата, неуклонно увеличивалось. Ряды Белой гвардии тоже росли. В Саратове вспыхнуло восстание, на Дону генерал Краснов поднял мятеж, в Сибири тоже было очень неспокойно.