Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

Постановили. БЛЮМКИНА Якова Гершевича за контрреволюционную деятельность, повторную измену делу пролетарской революции и советской власти, за измену революционной > чекистской армии и шпионаж в пользу германской военной разведки – РАССТРЕЛЯТЬ с конфискацией всего имущества».

Под этим приговором стоит всего три подписи: Менжинского, Ягоды и Трилиссера.

Услышав этот приговор, Блюмкин, как говорят, спросил:

«– А о том, что меня расстреляют, завтра будет в “Известиях” или “Правде”?»

Есть свидетельства, что, когда 3 ноября комендантский взвод под командованием Агранова (почему Агранова, ведь он же не был комендантом ГПУ?) взял 29-летнего Блюмкина на прицел, тот крикнул:

«– Стреляйте, ребята, в мировую революцию! Да здравствует Троцкий! Да здравствует мировая революция!»

И запел «Интернационал»:

«– Вставай, проклятьем заклеймённый весь мир голодных и рабов!»

Грянул залп.

В вышедшей в Берлине в 1930 году книге «Г.П.У. Записки чекиста» Георгий Агабеков написал, что, уже находясь в Константинополе, он…

«…получил частное письмо из Москвы. В нём один мой приятель писал о Блюмкине, работавшем на Востоке под псевдонимом “Живой”:

– Итак, друг мой, “Живой” помер… Он ушёл из жизни, вопреки ожиданию, спокойно, как мужнина. Отбросив повязку с глаз, он сам скомандовал красноармейцам: “По революции пли!”»

Бенгт Янгфельдт:

«Расстрел Блюмкина потряс его коллег по партии и органам безопасности. Если казнили человека со столь прочными связями в самых высокопоставленных кругах ОГПУ, то такая же участь могла ожидать любого…»

Маяковский был одним из таких «коллег» Блюмкина, знал его с 1918 года и находился с ним в дружеских, а иногда и в крепких деловых отношениях. Кроме того, о следственном процессе над «изменником» Маяковский наверняка получал дополнительную информацию от своих закадычных друзей-гепеушников (Воловича или Горба). Безжалостная расправа над ставшим неугодным «солдатом Дзержинского», являвшегося к тому же одним из самых способных «бойцов особого отряда:» ОГПУ, не могла не ввергнуть Маяковского в глубокие раздумья о своей собственной судьбе. В эти ноябрьские дни он был особенно мрачен.

О том, как на расстрел Блюмкина отреагировал Маяковский, в своих воспоминаниях поведала Галина Катанян, передав рассказ человека…

«…который случайно встретился с Маяковским, когда тот выходил из здания ОГПУ на Лубянке: у поэта было „страшное лицо“, и он не поздоровался, хотя они были знакомы».

Яков Блюмкин стал первым, кого расстреляли за контакт с оппозиционером.

Бенгт Янгфельдт:

«Ни Маяковский, ни его друзья не упоминают казнь Блюмкина ни словом, что, с учётом политической взрывоопасности события, неудивительно. Однако трудно поверить, чтобы это событие не вызвало у Маяковского сильных чувств

– и воспоминаний: об анархистском периоде первой революционной поры, о времени, когда всё казалось возможным. Казнь Блюмкина была не просто смертью отдельного человека, а концом революционной эпохи и мечты о не авторитарном социализме. Начиналась новая эра в истории русской революции

– эра террора».

Не удивительно, что Владимир Владимирович именно в эти дни вновь надолго погрузился в тягостное молчание.