Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам

«И кажется мне, что очарованные произношением, завлечённые остроумием, покорённые глубиною мысли, обомлевают девушки с метровыми ногами, а мужчины худеют на глазах у всех и становятся пессимистами от полной невозможности меня пересоперничать.

Но леди отодвигаются, прослышав сотый раз приятным баском высказанную мольбу о чае, и джентльмены расходятся по углам, благоговейно поостривая на мой безмолвный счёт.

– Передай им, – ору я Бурлюку, – что если бы знали они русский, я мог бы, не портя манишек, прибить их языком к крестам их собственных подтяжек, я поворачивал бы на вертеле языка всю эту насекомую коллекцию…

И добродушнейший Бурлюк переводит:

– Мой великий друг Владимир Владимирович просит ещё стаканчик чаю».

Вот таким инцидентом обернулось незнание английского языка.

Даниил Фридман:

«Потом поэта стали просить прочесть стихи. Он вынул из кармана маленькую записную книжку и прочёл последнее своё стихотворение».

Что это было за стихотворение, Фридман, к сожалению, не сообщил. Но все стихи, написанные Маяковским в Америке, стирали в порошок капиталистические страны, катившиеся (с его точки зрения) в бездну, и воспевали Советский Союз, штурмовавший казавшиеся недоступными высоты и рвавшийся к звёздам.

А Сергей Есенин, вокруг которого ОГПУ продолжало возводить непреодолимые стены, 17 августа 1925 года написал::

«Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звёздного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил – забыли про меня

».

Конец лета

В августе Маяковского пригласили в лагерь «Нит гедайге» («Не унывай»), устроенный под Нью-Йорком газетой «Фрайгайт». Её редактор Шахно Эпштейн потом вспоминал:

«Как рыба в воде почувствовал себя Маяковский в пролетарском лагере «Нит гедайге», являющимся одним из лучших достижений американского рабочего движения. Он неутомимо читал свои стихи перед внимательными рабочими слушателями. Его львиный голос часто раздавался над горами и над рекой Гудзоном».

Казалось бы, несомненный успех выступлений поэта должен был отразиться в письмах, отправленных им в Москву. Однако этого не случилось – ни одного письма из Соединённых Штатов на родину Маяковским отправлено не было.

Бенгт Янгфельдт по этому поводу написал следующее:

«В поездках Лили и Маяковский регулярно обменивались письмами и телеграммами – независимо от теплоты их отношений. Однако за два месяца пребывания в Нью-Йорке Маяковский не написал Лили ни одного письма – только послал четырнадцать коротких и бессодержательных телеграмм. Первая ушла 2 августа: «Дорогая Киса пока подробностей нет. Только приехал. Целую люблю». Но он не «только приехал», он прибыл в Нью-Йорк четыре дня назад – на Маяковского это совсем не похоже, обычно он телеграфировал немедленно по приезде».

Александр Михайлов тоже пишет об этой странной переписке, отметив, что в ней…

«…обращает на себя внимание вещественно-денежная тема».

И это в тот самый момент, когда в своих интервью поэт осуждал «сбитую с толку» иностранную «толпу одураченных людей», противопоставляя ей кипучую энергию «освобождённого народа» страны Советов.

Получив телеграмму, Лили Брик написала письмо: