Главная улица

«Веселые семнадцать» были разочарованы, но «Веселые семнадцать» любили давать советы и любили говорить о дорогих отелях, в которых они якобы останавливались (на самом деле они там только иногда обедали). Прежде чем они успели снова перейти к расспросам, Кэрол укрылась в надежном убежище — за модной темой о Рэйми Вузерспуне. Вайда получила весточку от мужа. В окопах он попал в газовую атаку, пролежал две недели в госпитале, был произведен в майоры и изучает французский язык.

V

Кэрол оставила Хью с теткой Бесси.

Если бы не Кенникот, она взяла бы его с собой. Она надеялась, что каким-то чудесным, неведомым образом ей удастся остаться в Калифорнии. Она не хотела вновь увидеть Гофер-Прери.

Смейлы должны были переехать на это время в дом Кенникотов, и, пожалуй, самым мучительным для Кэрол за этот месяц перед отъездом были бесконечные переговоры между Кенникотом и дядей Уитьером об отоплении гаража и о чистке дымоходов.

Кенникот предложил Кэрол, если она хочет, остановиться в Миннеаполисе, чтобы обновить свой гардероб.

— Нет! Только бы убраться как можно дальше и как можно скорее! Подождем до Лос-Анжелоса.

— Хорошо! Хорошо! Как хочешь. Ну, развеселись немного! У нас будет прекрасный долгий отдых, и когда мы вернемся, все пойдет по-иному.

VI

Снежный декабрьский день. Сумерки. Спальный вагон, который в Канзас-сити должны были прицепить к калифорнийскому поезду, грохоча на стрелках, вышел из Сент-Пола. Миновав фабрики, он прибавил ходу. И опять одни только бескрайние серые поля замыкали ее горизонт на всем пути от Гофер-Прери. Впереди было темно.

«Целый час в Миннеаполисе я была недалеко от Эрика. Он все еще где-то там. Когда я вернусь, он уже уедет, и я даже не узнаю, куда!»

Кенникот зажег лампочку над диваном, и Кэрол с тоской принялась рассматривать иллюстрации в каком-то журнале.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

Кенникоты путешествовали три с половиной месяца. Они видели Великий Каньон, глинобитные стены Санта — Фе и из Эль-Пасо съездили в Мексику, побывав, таким образом, в первый раз в жизни за границей. После Сан-Диего и Ла-Холла они посетили Лос-Анжелос, Пасаден, Риверсайд — города, знаменитые своими апельсиновыми садами и миссиями с часами на колокольнях. Осматривали Монтерей, Сан-Франциско и заповедник секвой. Купались в морском прибое, взбирались на холмы, танцевали, смотрели, как играют в поло, как снимают кинофильмы, и послали в Гофер-Прери сто семнадцать открыток с видами. Раз, бродя в туманный день одна по дюнам, Кэрол встретила художника, который взглянул на нее и сказал:

— Чертовски сыро, нельзя рисовать. Сядем и потолкуем!

В течение десяти минут она чувствовала себя, как в романе.

Единственной ее заботой было уговаривать Кенникота, чтобы он не тратил все время на туристов из десяти тысяч других Гофер-Прери. Зимой Калифорния полна людьми из Айовы и Небраски, Огайо и Оклахомы, которые, уехав за тысячи миль от своих родных гнезд, спешат создать себе иллюзию, будто они все еще сидят дома. Они выискивают приезжих из своих штатов, которые стали бы между ними и бесстыдно голыми горами. В пульмановских вагонах, на верандах отелей, в кафетериях и кино они упорно толкуют об автомобилях, урожае и своей местной политике. Кенникот обсуждал с ними цены на землю, разбирал преимущества тех или иных марок автомобилей и заводил знакомства с железнодорожными носильщиками. По его настоянию они с Кэрол посетили Доусонов в их невзрачном бунгало в Пасадене, где Льюк сидел и томился, мечтая вернуться в Гофер-Прери и снова зашибать деньгу. Кенникот обещал выучиться «вести веселый образ жизни». В бассейне для поло в Коронадо он громко подбадривал играющих и даже говорил (хотя дальше этого не шел), что сошьет себе смокинг. Кэрол тронули его усилия понять прелесть картинных галерей и та покорность, с какой он выслушивал даты и цифры, когда они шли за проводником-монахом по старинным миссиям.

Кэрол чувствовала себя окрепшей. Когда ее одолевала душевная тревога, она испытанным способом обманывала себя и спасалась от своих мыслей, переезжая в новое место. Таким способом она убеждала себя, что успокоилась. В марте она охотно согласилась с Кенникотом, что пора домой. Она соскучилась по Хью.

Они выехали из Монтерея первого апреля, когда там цвели маки, голубело небо и море было совсем летнее.

Пока поезд пробивался сквозь холмы, она решила: «В Гофер-Прери буду любить то, что в нем есть лучшего от Уила Кенникота, — благородство его здравого смысла. Как приятно будет повидаться опять с Вайдой, Гаем и Кларками! И я увижу своего мальчика! Он теперь, наверное, все может говорить! Жизнь начнется с начала. Все будет по-иному!»

Так было первого апреля, среди пестрых холмов и молодой поросли бронзовых дубков. Кенникот покачивался с пятки на носок и ухмылялся.

— Что-то скажет Хью, когда нас увидит?

Через три дня они приехали в Гофер-Прери. Дул ветер, шел дождь со снегом.

II