Главная улица

От заката остался лишь розовый отсвет на серебряном куполе неба, окаймленном дубовыми ветвями и тонкими сучьями кленов. Силосная башня далеко на горизонте из красной превратилась в лиловато-серую. Фиолетовая дорога исчезла, и без огней, во мраке разрушенного мира, они мчались вперед, в пустоту.

Вся дорога до фермы Моргенрота была в ухабах и рытвинах. Пригревшись, Кэрол заснула и очнулась, только когда они приехали.

Дом здесь не сверкал новизной, в нем не было спесивого граммофона; низкая выбеленная кухня пропахла молоком и капустой. Адольф Моргенрот лежал на диване в столовой, которой редко пользовались. Его грузная, изнуренная работой жена от волнения то и дело всплескивала руками.

Кэрол предвкушала, как ее Кенникот свершит сейчас нечто изумительное и великолепное. Но он нарочито небрежно поздоровался с больным:

— Что это, Адольф, придется вас чинить, а?

Потом вполголоса обратился к его жене:

— Hat die аптека мою schwarze сумку hier geschickt? Так — schon. Wieviel Uhr ist's? Sieben? Nun, lassen unsein wenig ужин zuerst haben.[25] У вас было отличное пиво, осталось еще? Giebt's noch Bier?[26]

Поужинал он за четыре минуты. Затем, сбросив пиджак, засучив рукава, он куском желтого кухонного мыла стал тереть руки над жестяным тазом.

Расправляясь с ужином, состоявшим из говядины с капустой, ржаного хлеба и пива, Кэрол не решалась смотреть из кухни в сторону комнаты. Там стонал больной. Все же, бросив туда один беглый взгляд, она успела увидеть, что расстегнутый ворот его синей фланелевой рубашки открывает табачно-бурую жилистую шею, местами поросшую черными и седыми волосами. Сам Адольф, как труп, покрыт простыней, а поверх простыни лежит размозженная правая рука, завернутая в окровавленные полотенца.

Но вот Кенникот с веселым видом направился в столовую, и Кэрол пошла за ним. Неожиданно мягким движением крупных пальцев он размотал полотенце, и из — под него показалась рука, которая ниже локтя была куском сочащегося кровью мяса. Больной взвыл от боли. Кэрол стало душно, все поплыло у нее перед глазами, и она бросилась в кухню к стулу. Сквозь муть тошноты она услыхала ворчливый голос Кенникота:

— Боюсь, придется отнять ее, Адольф! Что такое вы наделали? Упали на лезвие жатки? Сейчас сделаем все что надо. Кэрри! Кэрол!

Она не могла, никак не могла встать. Но все-таки очутилась на ногах. Ноги у нее были словно из ваты, глаза застилало, в ушах стоял гул. Она не могла дойти до столовой. Испугалась, что потеряет сознание. Но вот она уже в столовой, прислонилась к стене, делает попытку улыбнуться. Ее обдает жаром и холодом. Кенникот говорит через плечо:

— Послушай, помоги мне и миссис Моргенрот перенести его в кухню на стол! Нет, сначала пойди и сдвинь там вместе оба стола и постели на них одеяло и чистую простыню.

Это было спасение. Она сдвинула тяжелые столы, выскребла их, аккуратно накрыла простыней. В голове у нее прояснилось; она уже могла спокойно смотреть, как ее муж и фермерша раздевали стонущего больного, надевали на него чистую ночную рубашку и мыли его руку. Кенникот начал раскладывать инструменты. И тут она вдруг поняла, что без всяких больничных приспособлений, нисколько не смущаясь их отсутствием, ее муж — ее муж! — готовился произвести хирургическую операцию, то удивительное, дерзновенное дело, о котором приходится читать в рассказах о знаменитых врачах.

Она помогла перенести Адольфа в кухню. Бедняга так перепугался, что не мог идти сам. Он был тяжел, от него пахло потом и конюшней. Но она обняла его за талию, ее аккуратная головка была у его груди. Она тянула его и прищелкивала языком, подражая Кенникоту.

Когда больной очутился на столе, Кенникот наложил ему на лицо стальную маску с ватной подкладкой и сказал Кэрол:

— Вот сиди тут, у изголовья, и капай эфир-примерно с такой скоростью, видишь? Я буду следить за дыханием. Ну вот, смотри, да ты у меня заправский ассистент! У самого Оксенера лучшего не было!.. Ну, ну, Адольф, спокойнее! Больно не будет. Нисколечко! Сейчас ты спокойно уснешь, и больно совсем не будет. Schweig' mal! Bald schlaft man grad wie ein Kind. So! So! Paid geht's besser![27]

Следя, чтобы эфир капал в указанном Кенникотом темпе, Кэрол с восхищением взирала на супруга, как на истинного героя.

Он покачал головой:

— Темно, очень темно! Станьте-ка сюда, миссис Моргенрот, и подержите лампу! Hier, und dieses… dieses лампу halten — so![28]

При тусклом мерцании лампы он начал работать быстро и уверенно. В комнате стояла тишина. Кэрол старалась смотреть на него, лишь бы не видеть капающую кровь, багровый разрез и зловещий скальпель. Пары эфира были приторны и удушливы. Ей казалось, что голова у нее отделяется от туловища. Рука ослабела.

Окончательно сломила ее не кровь, а скрежет хирургической пилы по живой кости. Она боролась с дурнотой, но была побеждена. Сквозь туман услыхала она голос Кенникота:

— Тебе плохо? Выйди на минуту на воздух. Теперь Адольф будет спать.