Главнокомандующие фронтами и заговор 1917 г.

Эверт был полностью уверен в необходимости проведения наступления на Востоке во имя оказания помощи Западу. Это очень важно отметить, так как многие исследователи, изучая проблему ведения русской стороной летней кампании 1916 г., говорят, что русское наступление (вошедшее в историю как Брусиловский прорыв) было решено Ставкой чуть ли не под давлением главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта ген. А.А. Брусилова. В противоположность Брусилову, якобы жаждавшему победных лавров, Эверт представляется дальновидным полководцем, который, прекрасно зная о неравенстве русской армии с неприятелем в техническом отношении, не желал наступать, чтобы не нести напрасных потерь во имя союзников России — Франции и Великобритании. То есть мы говорим здесь о той точке зрения, что была высказана генералом Эвертом на Совещании 1 апреля в Ставке, где было решено летом наступать всеми тремя русскими фронтами — Северным, Западным и Юго-Западным. В наиболее радикальной форме данное мнение было высказано участником войны Е.Э. Месснером. Месснер оценивает участие ген. А.Е. Эверта в планировании летней кампании 1916 г. следующим образом: «Эверт не только согласен был с Куропаткиным в крайне пессимистической оценке наших возможностей в позиционном воевании (про причине нехватки батарей тяжелых мортир и гаубичных), но глянул глубже в дело и высказал мнение, что нам — пока мы не довооружимся артиллерией всех типов и пулеметами и вообще всеми видами военной техники, необходимой для позиционного воевания, не следует вообще наступать. Зачем проливать кровь сотен тысяч солдат ради спасения Вердена, раз эти защитники Вердена не кинулись в 1915 г. спасать Осовец и Новогеоргиевск, Ивангород и наш Перемышль? Главнокомандующий фронтом занимает столь высокий пост в действующей армии и в государстве, что имеет право “свое суждение иметь” не только по вопросам оператики и стратегии, но и по проблемам дипломатической стратегии. А отношение союзников к воюющей России представляло сложнейшую, деликатнейшую и роковую для нашего Отечества проблему»^{217}.

Однако, как показывает Н.Е. Подорожный, за три месяца до Совещания 1 апреля, о котором говорит Е.Э. Месснер, и о чем еще будет сказано ниже, Эверт сам настаивал перед Ставкой о наступлении на Восточном фронте. Причем не для интересов самой России, сколько для поддержки французов, которым угрожал новый удар со стороны Германии. Если 1 апреля А.А. Брусилов говорил о наступлении как о выполнении союзнических обязательств, принятых на конференции в Шантильи в ноябре 1915 г., то в январе месяце А.Е. Эверт предлагает превентивный удар во имя выполнения тех же самых обязательств. В чем же различие между Эвертом и Брусиловым, если оба они требовали от Ставки одного и того же — широкомасштабного наступления для помощи союзникам, с той разницей, что к маю 1916 г. русская армия была подготовлена несравненно лучше, нежели в феврале месяце?

Выводы русских полководцев, их соображения стратегического характера, их «дипломатическое» видение проблемы, по сути, являлось одним и тем же. Такой фактор, как ум, коим и Эверт и Брусилов были наделены в высокой степени, не мог подсказать иного решения, как наступление в наиболее благоприятной обстановке, каковая только может сложиться в ближайшее время, ибо ожидать насыщения русской такой техникой, что у австро-германцев, не представлялось возможным. Именно поэтому Эверт предлагает удары зимой, когда еще не раскисли дороги, а Брусилов — сразу же как только он занял высокий пост главнокомандующего фронтом (17 марта). Ведь прежний главкоюз ген. Н.И. Иванов с осени 1915 г. и вплоть до своей отставки твердил, что Юго-Западный фронт наступать не может, за что и был смещен с занимаемого поста. И его преемник показал, что Великое отступление не сломало русской мощи, способной на Брусиловский прорыв.

Все дело здесь в факторе воли. Провал наступления армий Северного и Западного фронтов в районе озера Нарочь приведет к тому, что главкозап станет считать наступление в 1916 г. вообще невозможным. Как раз Нарочская наступательная операция и приведет главкозапа к выводу о невозможности прорыва германской обороны без надлежащей поддержки тяжелой артиллерии, каковой в 1916 г. Россия и союзники не могли дать действующей армии. Но перед Нарочью в воле и уме генерала Эверта пока еще превалировал оптимизм — тот самый оптимизм, что был присущ генералу Брусилову в апреле и был настойчиво проведен главкоюзом в жизнь 22 мая под Луцком.