Делать это, впрочем, в Америке той поры было непросто. Для появления на телевидении ему приходилось наносить на лицо отбеливающий грим. Когда на волне успеха “Nature Boy” он приобрел дом в богатом престижном белом районе Лос-Анджелеса, активно действовавший в тех местах Ку-клукс-клан ночью установил на лужайке перед домом горящий крест. Члены жилищной ассоциации сказали Коулу, что не хотят видеть у себя в районе «нежелательные элементы». На что вполне миролюбивый, но вместе с тем не теряющий достоинства певец ответил: «Я тоже. Как только я увижу кого-то нежелательного, я сам первым обращусь в полицию».
Уже много позже, в 1956 году, он подвергся нападению на сцене во время концерта в городе Бирмингеме, в расистском южном штате Алабама. Поводом для нападения стали фотографии Коула с его белыми поклонницами, которые расисты распространяли с подписью «Коул и его белые женщины».
«Почему они на меня нападают? Я не могу понять. Я не принимаю участия ни в каких протестах, не вступаю ни в какие организации, борющиеся с сегрегацией», – искренне недоумевал он. В отличие от других антирасистски настроенных чернокожих (см. статью в этой книге о песне Билли Холидей “Strange Fruit”), да и белых музыкантов, он не делал никаких антирасистских заявлений и даже не отказывался выступать перед расово сегрегированной публикой южных штатов. За что удостоился от афроамериканских активистов презрительного прозвища «Дядюшка Том»[24]
. «Слушать диски «дядюшки Нэта» – означает поддерживать его предательское поведение и узколобый образ мысли», – гневно вещал журнал The American Negro. Лишь в конце жизни (Коул умер в 1965 году) под давлением афроамериканских активистов он вступил в Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения (NAACP) и даже принял участие в организации антирасистского «Марша на Вашингтон» в 1963 году.Однако в 1948-м, в момент появления и грандиозного успеха “Nature Boy”, ни о каком противостоянии испокон веку установленному в Америке порядку вещей ни сам Коул, ни его консервативная, предельно традиционалистски настроенная аудитория даже и не помышляли. И песня сама – мягкая лирическая баллада, весь смысл которой, как казалось, вполне укладывался в завершающие ее невинные, полные любовной романтики строчки
Такая благостная идеалистическая картинка была порушена, как только заинтригованная тайной авторства “Nature Boy” пресса не раскопала, кто же стоит за загадочным именем “eden ahbez” и что же на самом деле кроется за невинным на первый взгляд текстом песни.
Джордж Александр Аберл, с детства получивший оставшееся за ним на всю жизнь прозвище Абез (будем все же, чтобы имя не терялось в тексте, писать его с прописной буквы), родился в 1908 году в Нью-Йорке в смешанной еврейско-шотландской семье. Родители рано умерли, и рос он в еврейском приюте для сирот, откуда в 1917 году, в возрасте 9 лет, его усыновила семья из штата Канзас, давшая ему вполне американское имя Джордж Макгрю.
1930-е годы Макгрю провел в Канзас-Сити, выступая в местных клубах в качестве пианиста и лидера небольших ансамблей. В конце десятилетия депрессия погнала его бродяжничать, и, как и многие в те годы, он странствовал по стране на грузовых поездах, пока наконец в 1941 году не осел в Лос-Анджелесе и стал работать пианистом в крохотном вегетарианском магазинчике и ресторанчике Eutropheon, продававшем и подававшем исключительно сырые овощи и фрукты и продукты здорового питания. Вполне обычный и популярный для нашего времени рацион в довоенной Америке был невероятной диковинкой. Это совершенно экзотическое по тогдашним нравам заведение находилось на знаменитом бульваре Лорел Каньон, прославленном в 1960-е годы как очаг контркультуры, где жили Фрэнк Заппа, Джим Моррисон, Джони Митчелл и многие другие. Но и в 40-е годы здесь обитала и собиралась артистическая и художественная богема.
Основали Eutropheon потомки немецких эмигрантов Джон и Вера Рихтер, знакомство, общение и дружба с которыми определили всю дальнейшую жизнь Идена Абеза. Именно здесь он приобрел и прославившее его имя, и те скрывающиеся за внешне невинной лиричностью текста “Nature Boy” глубокую идеологию и неортодоксальную практику, свойственные тогда еще считаным единицам первопроходцев, но через десятилетия ставшие сначала широко распространенной и модной контркультурой, а со временем и вовсе глобальным мейнстримом.