Главные роли (сборник)

Нана уехала из Тбилиси почти десять лет назад. Тогда ей было двадцать семь. Уезжала, да нет, убегала, она тогда из холодной, нетопленой квартиры, от ненасытной буржуйки, которая пожирала невероятное количество дров и ее, Наниных, сил, от одинокой темноты по вечерам – свет давали всего на несколько часов. Убегала от одиночества, отчаяния, безработицы и безденежья. И еще от своего затянувшегося и дурацкого романа, отнявшего у нее все жизненные силы. Романа, не имеющего ни перспектив, ни легкого и скорого, подспудно желаемого конца. Объект назывался Ираклий, был он художник, абсолютно одержимый и такой же абсолютно нищий. Наверное, гений. Так как обычному человеку все же нужно множество вещей – мебель, одежда, еда, деньги, наконец. И еще планы на дальнейшую жизнь. Из всего перечисленного Ираклия не интересовало ровным счетом ничего, кроме покупки холстов и красок. Жил он в полуподвальной, сырой комнате, почти не приспособленной для жилья, спал на раскладушке, зимой и летом носил единственные, латаные-перелатаные Наной джинсы, черный, связанный ею свитер – даже летом он все время мерз, – и китайские кеды на ногах – тоже круглый год. Питался он лавашом из соседней лавки и чаем. На кофе денег не было. Из дома выходил по крайней надобности – купить кисти, краски и растворители. Керосин ему приносила Нана, она же и подкармливала его – картошка, фасоль, баклажаны. Был он, наверное, большой талант, и посему она мирилась до поры с его странностями. Иногда он делал дивные коллажи из кожи, мозаики и цветного стекла. Она пыталась что-то придумать, кого-то приводила в его мастерскую, бегала по знакомым, но кому это тогда было нужно – в годы разрухи и безвременья? А талантов эта щедрая земля плодила множество. Сама Нана бегала тогда по трем работам – утром на почту, работавшую отвратительно и с перебоями, днем гуляла с соседской собакой – огромным дряхлым сенбернаром, а вечерами мыла посуду в маленькой кафешке. Оттуда и приносила Ираклию что Бог послал – в лице хозяина заведения. Ираклий съедал все молча, не глядя, говорил «спасибо» и добавлял, что все это лишнее и что он может вполне обходиться без этого. Нане было обидно до слез. На сколько хватит терпения? У нее хватило на четыре года.

Понимала, что по-другому здесь и быть не может. Только терпеть и служить. И восхищаться. Терпела, служила, восхищалась. Потом силы кончились. Позвонила Терезе в Москву, та сказала, приезжай, что-нибудь придумаем. Собралась одним днем. Прощаться к Ираклию не пошла. Знала, что он ее не остановит, только плечом пожмет. Что душу теребить? С вокзала поехала прямо к Терезе. Тереза сказала сразу: «Таких, как ты, полгорода. Со всех концов бывшей страны. Вот она, ваша драгоценная независимость! Все гордые, а жрать нечего. Все сюда претесь, – хлестала словами Тереза. – Ни на что особое не рассчитывай – только в прислуги. Хочешь, работай у меня, но с жильем устраивайся сама. Я ни с кем никогда не жила и жить не собираюсь». Жила Тереза в центре, в огромной старой квартире, с высоченными потолками с лепниной, эркерами и старинным, наборным, уже рассохшимся паркетом. Квартира была в ужасном состоянии – ремонта там не было лет двадцать. Уже тогда вокруг Терезы вились разные ушлые людишки, предлагая обмен с доплатой в любом спальном районе Москвы, загородный дом со всеми удобствами и просто огромные деньги. Тереза была непреклонна – не сдвинусь отсюда никогда. В деньгах особой нужды у нее не было – постоянно, раз в месяц примерно, приходила знакомая тетка с клиентами и что-то покупали у Терезы – то брошь с изумрудами, то часы с амурами, то консоль из карельской березы, то севрских пастушек. И ей вполне хватало на безбедную жизнь. И все это добро не кончалось, не кончалось. Нана все не могла взять в толк, почему Тереза не оставляет ее ночевать, – комнат было три. Но Терезино слово было твердо. И Нана стала искать жилье. Она сняла комнату в частном доме, правда, сразу же за Кольцевой – в общем, еще почти Москва. Дом был с газовым отоплением, и это уже было счастье. Нане все время было зябко. Да разве это трудности после Тбилиси – вода и электричество круглые сутки, на участке банька, хозяйка ее жалела, считала почему-то беженкой и вечером оставляла на плите алюминиевую миску мясных щей и черный хлеб с толстым шматом сала и пучком зеленого лука. В доме было тепло, и Нана, почти счастливая и сытая, быстро засыпала под тяжелым ватным одеялом под размеренное тиканье хозяйских ходиков.