Главный бой

Он внезапно осекся. Рогдай смолчал, снова покосился в сторону Залешанина. Тот, видя, что отмолчаться не удастся, буркнул тоскливо:

— Да.

— И что же? — спросил Владимир, едва дыша.

— Мы нарушили запрет.

— И…

Рогдай смотрел на поле боя, потом поднял глаза, долго смотрел на синее небо. Белые кудрявые как барашки облака плыли легко, беззаботно, оранжевые края блестели как золотые. Пронеслась стая мелких птах, Рогдай долго следил за ними, пока не исчезли из виду.

Залешанин сказал негромко:

— Ты… княже, не того… не переживай. Просто теперь нам больше не зреть белый свет. Даже вот так, через день. Но… иначе как бы мы жили дальше?

Рогдай прислушался, сказал тихо:

— Пора. Я слышу зов.

— Не переживай, — повторил Залешанин с сочувствием. Глаза его на миг вспыхнули как звезды. — Больше нас здесь не увидят. И мы больше не увидим белый свет. Но сам подумай, каково бы нам завтра узреть горящий Киев, грабеж, убийства… Здесь наши. Просто наши.

Глава 43

Дворцовая стража смотрела подозрительно, но спархия пропустила беспрепятственно. Уже запомнили. Роскошно одетые слуги, что у входа со скрещенными на груди руками, поклонились, не теряя надменного выражения.

Молча он прошел мимо пышных евнухов, не менее дородных сенаторов, патрикиев, вельмож, военачальников схол, знатных философов. Этот пестрый люд часами томится в приемных залах, мечтая попасть под благосклонный взгляд великого базилевса.

Приемная уперлась в роскошную дверь, похожую размером на городские врата, а роскошью — на царскую сокровищницу. Огромные спафарии, просто нечеловеческих размеров, рассматривали его как букашку с высоты своего роста. На их плечах кривые мечи размером в рост человека, и каждый из них мог разрубить таким мечом толстое дерево.

Но и за этой дверью располагался длинный роскошный зал, а за ним еще и еще, все длинные, с уходящими в бесконечность стрельчатыми сводами, пудовыми свечами вдоль стен и все теми же молчаливыми стражами. Он чувствовал их пронизывающие взгляды, даже незримые пальцы, что роются в его внутренностях, трогают печень, словно примериваются, куда вонзить острое железо.

Еще зал, где под стенами застыли как статуи слепые массажисты, молчаливые евнухи. Здесь воздух горячий от множества свечей, почти вязкий от плотных ароматов.

Базилевс возлежал на роскошном ложе в глубокой задумчивости. Перед ним был огромный стол, где двумя горками лежали законы, поданные ему на утверждение.

Спархий низко поклонился еще от двери, встал на колени. Базилевс наконец изволил его заметить, и спархий торопливо вскочил, подбежал быстрой семенящей походкой, так надо, ибо шаги должны быть короче, чем у коротконогого базилевса.

— Всемилостивейший, Божественный…

Базилевс слушал с ленивой усмешкой, наконец небрежным движением оборвал перечисление своих достоинств:

— Ладно, ладно. Я сам знаю, как я велик и богоподобен. И даже многолик, так как правим величайшей из империй вместе с братом. Но что-то я недопонял… или мне показалось? Прошлый раз ты ворвался в мои покои, подняв на ноги весь дворец, переполошив стражей, а сейчас добивался встречи на уровне простого просителя из народа? Или мне доложили неверно?

Спархий низко поклонился:

— Прости, Ваша Богоподобная Мощь. На Востоке гонцов с недобрыми вестями казнят, а в нашем просвещенном и цивилизованном мире хотя и не поступают так по-варварски… но все же я не решился навлечь еще и дополнительный гнев.

Базилевс чувствовал, как тяжелая глыба легла на сердце.

— Говори!

— Ваша Мощь, — сказал спархий, он поклонился еще ниже. — Произошло то, чего мы никак не ожидали. Этот дикарь… это животное, именуемое ханом Отроком, ничему не научилось в более цивилизованных странах. Что значит — те богатые, но дикие страны еще не подпали под благословенную длань нашего бога!

— Говори, — потребовал базилевс. Он услышал скрип, по перекошенному страхом лицу спархия понял, что это он сам скрипнул зубами. Наверное, лицо его было страшным, спархий упал на колени и склонил голову. Медленно выпустив воздух сквозь стиснутые зубы, бизилевс сказал сдавленным голосом: — Говори. И ничего не утаивай.

Спархий робко поднял голову. В глазах все еще плавал страх, а губы дрожали.

— Ваша Мощь… Хан Отрок поступил неразумно и дико!.. Он отказался возглавить коалицию, отказался стать верховным ханом над всеми племенами. Он сказал, что вернулся на родную землю не за властью и богатством, — что и верно, эти степняки не представляют, какими богатствами он владел! — а чтобы жить в родных степях и умереть в родных просторах.

— Дальше, — потребовал базилевс.

— Одиннадцать ханов выступили в поход без Отрока. Их шаманы обещали победу, хотя между собой говорили, что одиннадцать — плохое число, для победы над Русью сегодня надо силы двенадцати ханов, а завтра потребуется уже двадцати четырех… Но отважные ханы повели несметные степные орды отважно и гордо, пренебрегая предсказаниями богов…

— Правильно сделали, — одобрил базилевс невольно. — Ибо нет на свете бога, кроме нашего. Все остальные — демоны. Ими пренебрегать не только можно, но потребно. И что же дальше?