Главный фигурант

Не барское это дело – вмешиваться в силовые захваты. Интеллектуалы рук не пачкают – не вписано в функциональные обязанности. Но смотреть на это удовольствие как на результат профессионально выполненной работы не запретит ни один приказ. Развернув машину гораздо медленнее, чем мог это сделать, водитель черного старого «БМВ», под мятым капотом которого прятался трехлитровый форсированный двигатель, посмотрел сам и дал такую возможность старшему.

Из белой «девятки», безжалостно отбросив вперед дверцы, выскочили трое. Заметив такое не свойственное тихой теплой зимней ночи уличное движение, «объект» принял старт с упора согнувшись и с десяток метров несся по проулку, забыв о состоянии собственного здоровья. Слева от него стоял гараж с надписью: «Убрать до 12.03.84 г.! Адм.», слева – глубокий ров, на дно которого весной безымянной строительной организацией были уложены трубы, а на их сварку осенью не хватило времени. Бросив пакет, Олюнин круто развернулся и побежал прямо на атакующих. Не ожидавшие маневра оперативники на какое-то мгновение замешкались, и этого времени Мише-Федулу хватило, чтобы проскользнуть меж двумя из них, как между Сциллой и Харибдой.

Теперь на пути беглеца оставался лишь старенький черный «БМВ», весь кузов которого был покрыт белыми пятнами шпаклевки, придающей машине вид пегой коровы.

Олюнин видел – путь свободен. Пока кто-то из иномарки выйдет, он будет снова на Измайловском. А там его хоть не ищи.

Но выходить, как выяснилось секунду спустя, никто и не собирался. В противоход Олюнину выстрелила тяжелая дверь, Миша-Федул, встретив ее коленями и грудью, хрюкнул, отлетел в сторону и глухо выматерился. Но разобрать слова, вылетающие из перекошенного рта бродяги, было нельзя никому – «БМВ» зарычал двигателем и резко взял назад, дабы не мешать тем, кому только что помог, и осветить им место событий.

Озлобленные промашкой, сыщики МУРа набегали на удирающую иномарку, как команда по американскому футболу. Пробежав с десяток метров – криков слышно не было, но оба в «БМВ» знали: крики были, – они сбили с ног только что поднявшийся «объект» и тут же вывернули назад его руки.

Еще мгновение – и двое взяли «объект» за плечи, один схватил за ноги и занесли на заднее сиденье «Хонды».

Теперь, когда операция была закончена, «БМВ» круто взял вперед и некоторое время ехал боком по обледеневшей дороге. Водитель «Хонды» был более аккуратен. Мягко развернувшись, он проводил взглядом уходящую, как по взлетной полосе, черную иномарку и ухмыльнулся.

– Мне еще будут говорить, что задний привод лучше переднего, – обернувшись, сказал он.

Информация о том, что Разбоев находится в окружной больнице, пришла к советнику в половине десятого утра следующего дня. Кряжин не удивился.

Не возмутился и не встревожился.

Кряжин оцепенел.

Это видел Сидельников. Свидетелем тому стал Шустин.

Уложив трубку на телефон, советник вынул из кармана платок, посмотрел на него и вернул на место. Хотел закурить, но отложил пачку в сторону.

– Перелом теменной кости справа. Ушиб головного мозга. Перелом двух ребер и многочисленные гематомы. Он в коме. «Дубаки»...

– Разбоев? – надеясь ошибиться, робко пробормотал Сидельников.

– Если верить начальнику оперативной части «Красной Пресни», его в целях самообороны избили «дубаки». Он угрожал жизни одного из них. Я видел Разбоева. Из него покушенец на «дубака», как из Шустина – Алеша Попович.

Смахнув со спинки кресла пиджак, а с вешалки пуховик, он задержался в дверях лишь для того, чтобы пропустить спешивших вслед за ним капитана и репортера.

– Он говорить может?

– Он в коме. Вы знаете, что такое кома, товарищ следователь? – белобровый профессор участливо заглядывал советнику в глаза и пытался найти в них искорку разума.

Кряжин знал, что такое кома. Хорошо разбирался в пневмотораксах и ушибах, в сотрясениях и пулевых ранениях. Но ему хотелось еще раз услышать ответ из уст этого профессора – может говорить Разбоев в коме или нет?

Знал, что не может, но все равно процедил:

– Значит, надежды нет?

Профессор мягко прихватил следователя за пухлый рукав куртки и повлек к себе в кабинет. Там пахло, как и следовало ожидать, камфорой и спиртом. А еще обоняние Кряжина уловило тонкое, едва ощутимое амбре одеколона. «Вечен старче, – мелькнуло в голове советника. – Лет семьдесят, никак не меньше, а мой нюх безошибочно ловит оттенок «Кензо». Причем это женские «Кензо», а потому ему еще два очка».

– Вы представляете себе, что испытывает коматозный больной? – усадив советника на свое место, поинтересовался доктор.

Устало стянув с головы шапку, Кряжин поднял на профессора свои ясные глаза:

– Кома – крайне тяжелое, грозящее смертью состояние, характеризующееся нарушением всех функций организма.

Доктор был приятно удивлен, однако аплодировать советнику не стал.

– И теперь скажите мне – может ли больной Разбоев в таком состоянии беседовать с вами?

– Да знаю я, знаю... что не может. – Обернувшись на дверь, Кряжин понизил голос: – Скажите, он что-нибудь говорил, когда его привезли?