Главный противник. Тайная история последних лет противостояния ЦРУ и КГБ

ФБР, обеспокоенное потерей своих собственных советских источников, в том числе Мартынова и Моторина, консультировалось с ЦРУ и в 1986 году начало свое собственное расследование под кодовым наименованием «Анлэйс». Но Бюро добилось не больше успеха, чем Вертефей, и скоро оба расследования выдохлись.

Расследование продолжалось несколько лет, но оно с самого начала было сковано тем, что Хэттавей ясно дал понять, что он не хочет начинать полномасштабную охоту на «кротов», которая потребовала бы проверки на полиграфе всех, кто имел отношение к проваленным агентам. Вертефей составляла свои таблицы и списки имен, но у нее не было доказательств — или бюрократической власти, — чтобы она могла добиться прогресса. Этот анализ проводился на таком низком организационном уровне, что высшее руководство ЦРУ даже не заметило, как он сошел на нет.

Редмонд сказал мне, что особенно не следил за работой Вертефей, поскольку сам все еще входил в список главных подозреваемых. Я улыбнулся на это замечание, но он съязвил.

— Не улыбайся, ты тоже в этом списке.

Вскоре я уже заметил, как принятые Гербером дополнительные меры безопасности изменили старые процедуры. Когда я уезжал в 1985 году, каждый день утром проводилось совещание, на котором присутствовали семь или восемь старших руководителей отдела. Каждый мог слышать, что происходило в смежных областях: контрразведке, внешних операциях, в Восточной Европе, в Москве, в области информационной работы, в кадровых вопросах. Теперь все это было в прошлом. Вместе с Редмондом, который оставался моим заместителем, и Стивом Вебером, отвечавшим за оперативную работу отдела, мы встречались с руководителями групп поодиночке. Таким образом, руководитель восточноевропейской секции никогда не знал, что происходило в Советском Союзе, и наоборот. Только три человека во всем отделе обладали полной информацией: начальник, его заместитель и руководитель операций. Это был не самый эффективный способ управления, но он позволял сохранять жизнь нашим агентам, и это, несомненно, было большим достижением.

После казавшихся бесконечными совещаний с руководителями отдельных направлений в то первое утро я отправился в мой новый угловой кабинет и осмотрелся. Атмосфера была несколько иной — современные конструкции из стали и голубого стекла, в отличие от готической архитектуры старого здания, но обстановка осталась почти такой же: та же мебель федералистского стиля[67], диванчики, предназначенные для встреч в узком составе, защищенный телефон STU-III на серванте. Но на двухсекционном сейфе за моей спиной было нечто такое, чего раньше у меня не было: простой черный телефон, связывавший меня со штаб-квартирой КГБ на Лубянке, — канал Гаврилова. В сейфе было подготовленное Гербером досье, в котором подробно описывалось, как эта линия связи была открыта в 80-х годах. В предстоящие два года канал Гаврилова будет использоваться чаще, чем когда-либо.

Я просмотрел подготовленные для меня материалы — каждый был запечатан в отдельном конверте. Мы проверяли около десятка новых «добровольцев» из числа работников различных министерств и научно-исследовательских институтов. Дела выглядели вполне привлекательно. То, что с нами когда-то приключилось, явно осталось в прошлом.

Осваиваясь на новом месте летом 1989 года, я должен был оценивать новую обстановку не только в советском отделе, где, как говорил Пол Редмонд, ничто особенно не менялось, но и в мире, в котором нам приходилось действовать, где перемены происходили быстрее, чем к ним можно было привыкнуть. К моменту моего возвращения в Лэнгли на горизонте появились те, кто больше всего выиграл от окончания советской войны в Афганистане, — не народ самого Афганистана, а народы Восточной и Центральной Европы.

Первое известие о грядущих переменах поступило в мае, через каких-то 90 дней после ухода Советов из Афганистана. Горбачёв во время своего первого визита в Западную Германию заявил германскому канцлеру, что сила больше не может рассматриваться в качестве эффективного средства сплачивания Варшавского пакта. Горбачёв подтвердил то, на что намекал годом раньше, а именно: «доктрина Брежнева» выброшена на свалку.

В том же месяце венгры предприняли открытый шаг, который потряс советскую империю в Восточной Европе, — они стали демонтировать проволочные заграждения на своей границе с Австрией. Именно установка этих заграждений спровоцировала холодную войну, побудив Черчилля заявить в 1946 году в Фултоне, штат Миссури: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континенте опустился “железный занавес”». Более полувека мир принимал эту шаткую демаркационную линию как границу между Востоком и Западом — между коммунистической сферой и капиталистической Западной Европой. И вот теперь после нескольких щелчков кусачками пейзаж холодной войны за одну ночь изменился. С этого момента люди стали пересекать эту линию во все возрастающем количестве, и никто не был готов встать на их пути.