Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

— Придется бросить им эту кость… Сделайте вид, что считаетесь с их мнением, и этим обезоружьте. С господином Двалиевым я уже договорился — увольте его сына из гимназии. Постарайтесь установить, что это за комитет… Да, еще вот что. Учителя Улезко пока не трогайте, но усильте контроль за его работой, за темами, которые он задает для домашних сочинений.

Двалиева исключили из гимназии. К шестому классу теперь относились с уважением даже самые старшие гимназисты.

Васильев выслушал Ашота и удовлетворенно сказал:

— Оказывается, не так страшен черт, как его малюют. Забежал Сеид. Он рассказал о том, что на табачной фабрике выступал один из братьев Шендриковых.

— Красиво говорил, — восторгался Сеид. — Вот бы вам с ним познакомиться, Михаил Иванович.

— Ну зачем же? — ответил Васильев.

— Он про свободу… про забастовку… Против Мирзабекянца — хозяина фабрики — говорил. Смелый-смелый…

Ашот выразительно посмотрел на учителя. Сеид заметил этот взгляд.

— Не веришь? Клянусь аллахом! Сколько хлопали ему в ладоши! Рабочие за ним в огонь и в воду. Вот это человек! Побегу отцу расскажу.

— Ты все ему рассказываешь, да? — спросил Ашот.

— А как же? — не чувствуя подвоха, ответил Сеид. — Пусть знает старик, что на свете делается.

Он не стал пить чай, который, как всегда, предложила Мария Андреевна, а умчался, возбужденный, домой.

— Болтун, — тихо сказал Ашот. — А лавочники — народ ненадежный.

Когда Мария Андреевна вышла на кухню, Каринян неожиданно сказал:

— Завтра в семь вечера Илья Шендриков выступает на заводе Ротшильда… Лекция… «Еще раз о человеческом счастье». Вас просили выступить тоже…

Вот оно… Наконец-то…

— Кто же просил?..

— Товарищ Алеша, — коротко ответил Ашот.

Так и есть. Алеша Джапаридзе. О нем говорил Красин.

Михаил Иванович встал, погладил гимназиста по голове.

— Хорошо, дружок. Алеша так Алеша. Если ты просишь, я непременно приду.

Каринян улыбнулся.

Постройки завода Ротшильда в Балаханах раскинулись далеко друг от друга. Добираться до них было трудно: территория утопала в грязи.

Васильев прошел на завод вместе с молодым рабочим, который встретил его у проходной. — Михаил Иванович? — тихо спросил он. — Моя фамилия Фиолетов. Зовите просто Ваней. Мы хотели, чтобы вы послушали сегодняшний диспут. Будет выступать Алеша против Касьяна.

— Кто этот Касьян?

— Илья Шендриков, меньшевик. Оратор, говорун, такой, что нелегко с ним состязаться. Алеша попробует, но он думает лучше, чем говорит. С русским языком не всегда ладно получается… Так что, если у Алеши не выйдет, придется вам. Вы человек новый, вас послушают. Да и статью вашу читали. Касьян вроде как отвечать на нее будет…

Шендриков говорил резко, театрально жестикулировал, красиво и гордо вскидывал голову, поправляя прическу. Люди слушали его внимательно, часто аплодировали. Еще до того, как Касьян вышел на трибуну, Михаил Иванович слушал, как переговаривались между собой рабочие. Как только не называли они его: и «своим человеком», и «заступником», и даже «вождем». Кое-кто величал его Ильей Никифоровичем, подчеркивая тем самым свое близкое с ним знакомство.

Касьян рассказывал были и небылицы, обращался к людям, сидевшим здесь же, называя их по имени, приводил примеры из жизни рабочих завода, их семей. Словом, он был не только «своим человеком» — он казался их близким другом, которому нельзя не верить.

«Ну и хорошо… Этому нужно у Шендриковых поучиться. Но к чему он ведет? К какой цели?»

Этого Шендриков раскрывать не торопился. Он констатировал факты, разоблачал Ротшильда и его управляющего Фейгеля, хлестал словами «Каспийское товарищество», не щадил английские фирмы и их представителя Уркарда…

— Всем выдает, — восхищался седой рабочий в брезентовой куртке. — Давай им, Касьян, давай…

— Нет, дорогие мои друзья, не для того мы родились людьми, чтобы счастье обходило нас стороной. Нас всех принесли в этот сложный и великолепный мир женщины-матери. Нам всем даны руки, ноги, головы, мы все похожи друг на друга, потому что все мы — люди. Кто же дал право одним питаться соками других? На земле достаточно благ для того, чтобы хотя бы приблизительно равномерно распределить их между людьми. Долой экономические полюса! Долой непомерные богатства одних и предельную нищету других! Мы хотим получить за свой труд не гроши, а полноценные рубли! Нет, нам не нужен восьмичасовой рабочий день — мы согласны на десять, на двенадцать часов. Но отдай нам за это сполна! Мы хотим быть сытыми, черт побери!

Рабочие устроили оратору подлинную овацию.

«А ведь это еще не «вождь», это только «брат вождя». Как же тогда ораторствует Лев Шендриков!» — думал Михаил.

Касьян распалялся все более и более.

— Друзья мои, не столь уж много мы просим… Нет, — спохватился он, — не просим, а требуем. Для начала — простых человеческих благ. Чтобы было где жить, чтобы было что есть… Мы, рабочий народ, умеем трудиться, но мы умеем и считать. Пусть буржуазия считает свое, а мы будем считать свое. Честным трудом заработанное. Вот этими руками! Вот этими мозолями! Вот этой впалой рабочей грудью…

И он эффектным жестом расстегнул свою сатиновую косоворотку.