Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

Абдалла Буранов остался доволен договором, хотя о повышении заработной платы в нем ничего не было сказано. Восьмичасовой рабочий день — это уже немало. Но в делегацию к предпринимателю он все-таки отказался войти. Чтоб вот так, с требованиями, к хозяину — этого он понять не мог. А тут еще агитаторы всякие со своими лозунгами — «Долой царя!», «Да здравствует демократическая республика!». Как же это — без царя?

Все тревожнее становилось на душе у Абдаллы Буранова. Каждый день он кого-то слушал. Чаще других выступали братья Шендриковы, и, хотя говорили они вещи будто и правильные, что-то не нравилось Абдалле в этих крикунах, какие-то чужие они. И в их «Союз балаханских и биби-эйбатских рабочих» не вступил. Вот «Гуммет» — эти про свободу хорошо разговаривают. Все татары, персы, азербайджанцы их хорошо понимают. Правда, говорят они то же, что большевики, но как-то по-своему, по-мусульмански…

Он, Абдалла, даже Васильеву как-то сказал:

— Хорошо говоришь, а они — понятнее. Вроде бы родные…

Васильев не возражал, лишь улыбнулся в ответ: что ж, «Гуммету» можно верить, ведь эта азербайджанская организация и создана большевиками для того, чтобы быть ближе к мусульманскому населению…

Иной раз даже слово себе давал Буранов и вовсе никого не слушать, лежать себе на нарах в бараке — и спокойно, и тепло. Но тянуло его к людям, словно где-то там, на этих собраниях, тайных и открытых, лежало то, что в столь любезных его сердцу сказках называлось простым и непонятным, опасным и заманчивым словом «правда».

Однажды попал в руки Абдаллы листок желтой, промокшей бумаги. В нем он прочитал о тех, кого рабочие называют своими врагами, и чувство отвращения не покидало его.

«…Заведующий Даниляк и Мауль состоят шпионами у управляющего Лемерта…

…Буровой мастер Пресняков — шпион, доносит и штрафует на каждом шагу…»

Вон оно как! А я-то их своими считал! А они-то, голубчики!

Буранов посмотрел на подпись: «Балаханский район, комитет РСДРП».

С тех пор он не упускал возможности прочитать листовки. Правда, тут — же выбрасывал: не дай бог кто-нибудь заметит.

Однажды летом какое-то благонадежное общество проводило гулянье в Михайловском саду. Когда женщины-кассиры возвращались с выручкой, на них напали какие-то люди, открыли стрельбу. Женщины, конечно, в слезы. Но что они могли поделать против сильных, вооруженных до зубов бандитов! Им, этим кассирам, даже в газетах было выражено великодушное мужское сочувствие.

Мария не сказала Михаилу, где была в тот вечер, хотя возвратилась домой взволнованной и возбужденной. Он бы и на газетные сообщения не обратил особого внимания, если б не сказал ему Стопани:

— Мария-то у тебя не робкого десятка. Не испугалась ни «экспроприаторов», ни полиции. Артистически провела дело.

— Какое дело? Стопани удивился.

— Ну, милый, ты за своей женой поглядывай. Думал, она с тобой всем на свете делится… Ведь экспроприация-то — дело продуманное, и деньги уже в нашей кассе. Ты же знаешь, что каждый денежный сбор облагался огромным налогом: контроль правительства строжайший. «Губернское присутствие по делам обществ и союзов» считает каждую копейку. А выход из положения нужно было найти…

Васильев смущенно покачал головой. Ну и Маруськ!

Он стал больше волноваться, когда задерживалась она вечерами. Работа в финансовой комиссии оказалась не только трудной, но и опасной.

Теперь у нее совсем не оставалось времени для того, чтобы вместе с мужем заниматься языками. А он все-таки находил часок-другой для своего давнего увлечения.

Еще в гимназии словесники восторженно отзывались о его способностях. Языки ему давались действительно легко. Но как-то не ощущал Михаил в них потребности.

По-иному он стал относиться к ним после той памятной университетской ночи, когда впервые взял в руки книгу Карла Маркса. Неодолимое желание прочитать его труды в подлиннике охватило Васильева. Пробовал тогда же всерьез заняться языками, да все как-то урывками. Другое дело тюрьма. Времени много — почти год заключения. В первой же записке попросил принести ему учебники по немецкому и английскому языкам, а потом и по французскому. И когда угодил в карцер, задиристо и с удовольствием кричал «долой тиранов» то по-немецки, то по-французски, то по-английски.

Постепенно изучение языков стало необходимостью. Он не упускал ни единой возможности поговорить с преподавателями иностранных языков, с чужеземцами, которых в Баку было хоть отбавляй. Они хвалили его лексическое богатство и знание грамматики, но не выражали особых восторгов по поводу произношения.

Вечерами он читал в подлинниках Гегеля, Фейербаха, Фурье, Рикардо, Смита и, конечно, Маркса и Энгельса. Не изменял он и своей старой привязанности к Гейне и Гете. Их стихами он мог наслаждаться бесконечно.

Стачка началась в последние дни декабря. Рабочие бакинских промыслов вышли на демонстрации и объявили о том, что они прекращают работу до тех пор, пока нефтепромышленники не примут требований стачечного комитета.