Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

Состояние дел в Москве Марат не переоценивал. Трудностей было немало, комитет видел их отчетливо. В отличие от петербургских или ивановских, московские рабочие, в большинстве своем вчерашние крестьяне, еще не вполне осознали свое новое положение в обществе. В трудных условиях работали московские большевики, но первые успехи уже были. Михаил Булгаков рассказал о том, что железнодорожники Московско-Казанской дороги готовы бастовать, хотя вряд ли решатся сделать это первыми.

Марат поинтересовался, в чем причина.

Михаил-большой объяснил, что на железной дороге «действует» союз, который на решительные действия не способен. «И здесь либеральные болтуны», — подумал Васильев. Его удивило, что Станислав не согласился с Булгаковым, мол, для Москвы сейчас любая организация — большой шаг вперед.

— Нет уж, — не выдержал Южин, — мы с вами революционная организация. Этак завтра цыганский хор у «Яра» вы объявите прогрессивным союзом.

— Верно, абсолютно верно, — подхватил Марат. — Эти союзы растут как грибы. Даже «Союз союзов» объявился. Трещат как сороки, сами не знают, чего добиваются. Мы должны вырвать железнодорожников из сетей либеральных инженеров, пусть они поют не чужие, а наши, революционные песни. Пожалуйста, займитесь этим в первую очередь, товарищ Булгаков.

Вихрастый, с волосами словно из проволоки, Тимофей жаловался на стариков: уж было, казалось, все готово в Замоскворечье, да помешали они, отговорили молодежь проводить забастовку…

Южин попросил разъяснить ему, кто это такие — старики?

— Да просто старые люди, — объяснил Тимофей. — Они недавно из деревни, но связаны семьями и надеждой на хорошие заработки, потому ведут себя по-рабски покорно, боясь слово вымолвить против царя.

— У, бородатые черти, — не выдержал Марат, и все невольно расхохотались: уж очень потешно прозвучало это из уст бородатого секретаря МК.

— Зато на Даниловской мануфактуре дело налаживается, — словно оправдываясь, произнес Тимофей. — Правда, и там не все в порядке.

Он помялся немного и, виновато поглядывая на Марата, сказал:

— Вчера старики нашего агитатора избили. Чуть не до смерти. Слушали его, слушали, пока про экономические требования говорил, а как лозунг произнес «Долой самодержавие!»… Ну, словом, за рубаху его — и стянули с мостков, да и заехали по карточке.

Васильев расхохотался, вызвав недоумение Марата. Не мог же он объяснить, что нечто похожее однажды едва не приключилось с ним, когда вел он свою полемику с Шендриковым. И кроме того, очень уж смешно прозвучало у Тимофея «по карточке»…

— Весело? — без улыбки спросил Шанцер.

— Не очень, — в тон ему ответил Южин. — Правда, я вспомнил сходный эпизод в Баку.

— Вот и отлично, — твердо сказал Марат. — Ты и сходишь на Даниловскую мануфактуру — вместо того парня. Только предварительно в Замоскворечье пойдешь, надо помочь Тимофею организовать забастовку… — И с лукавинкой в глазах добавил, обращаясь к Михаилу Булгакову: — Как думаешь, не намнут бока нашему бакинцу?

— Конечно, намнут… Для пользы дела, — ответил Михаил.

Южин рассмеялся; ему все больше и больше нравился Марат — и серьезный, и деловой, и вместе с тем очень простой.

— А теперь, — произнес Шанцер, — приступим к чаепитию.

Он с удивительным проворством перескочил через перила террасы и вскоре появился с роскошным, в медалях, медным самоваром.

— Давай, Михаил, — крикнул он Южину, — принимай эту бомбу, а то разорвется. Готовьте чашки, начинается пир!

Но пировать не довелось. Прибежал хозяин дачи и встревоженно объявил, что в поселке появилась конная, полиция, кого-то ищут, повсюду рыскают…

— Не знаю, казаки или стражники…

— А возле дачи никого? — спросил Марат.

— Ходят какие-то… Вижу впервые… Может, гуляющие, может, и нет…

Марат подошел к забору, заглянул в щелку…

— Так… Ясно… Будем расходиться. Поодиночке и парами, как договорились. Первыми уйдут Южин и Тимофей…

— Эх, и чаю не дали попить, фараоны проклятые…

— Может, прихватим самовар? — предложил Южин.

— Нет, — не понял шутки Тимофей. — Тяжело.

Когда дача опустела, в поселке раздался пронзительный свисток полицейского и дробно разлетелся в лесной чащобе.

Под ногами трещали сосновые шишки. Давненько не был Михаил в хвойном лесу. До чего же соскучился он по пьянящему аромату его да тихому шепоту ветвей! Эх, если бы была с ним сейчас Маруськ, как радовалась бы она этой чаще! Где она сейчас? Успела ли вернуться в Баку? Как много бы он отдал, чтобы она оказалась с ним рядом!

Тимофей шел молча, то ли думал свою думу, то ли не хотел вспугнуть чужую, На нем была черпая грубошерстная рубашка со стоячим воротником, и он скорее был похож на художника или поэта, чем на рабочего.

До станции идти пришлось недолго, хотя думалось, что лесу не будет конца. Показавшаяся из-за деревьев зеленая опушка была залита солнцем, и на ней беззаботно играла детвора. Каким покоем и благополучием веяло от этой картины…

Из состояния зачарованности Михаила вывел Тимофей, молча схвативший его за руку, — станция была запружена жандармами. Выходить из лесу не имело смысла, и они, снова углубившись в него, присели отдохнуть под высокую сосну.