Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

— Что же, похвально, похвально… — после некоторой паузы произнес профессор, поглаживая свою ухоженную рыжую бороду. Было непонятно, к чему относится это «похвально»: к тому ли, что экзаменуемый — атеист и признается в этом, или к тому, что так хорошо отвечал.

— Пять, — сказал профессор, — я ставлю вам пять и все же советую… Впрочем, кажется, вы не нуждаетесь в моих наставлениях? Что с вами?

— Воды… если можно, воды… — проговорил Южин.

— Да, да, вы очень побледнели. Я сейчас, сию минутку.

Так закончился для Южина этот странный последний экзамен на звание кандидата прав.

Мария, которая поддерживала его во всем, на этот раз сказала:

— Не мальчишество ли это? Сколько нужно человеку университетских дипломов? Ведь один есть… Ну позанимался, изучил юриспруденцию… Но экзаменоваться, да еще рисковать свободой…

Она хотела сказать то, что всегда было у нее на уме, да так ни разу и не произнеслось; «Себя пожалел бы…» И сейчас не смогла. Он стоит перед ней, измученный, утомленный.

— Ну, со щитом или на щите?

— С дипломом, Маруськ, с дипломом. Впрочем, это ее главное. Мне бы сейчас пообедать и поспать… А может, и наоборот… Поспать, а потом пообедать…

Он шутил, но в его шутках Мария уловила какую-то непонятную грусть…

— Что? Не слишком успешно? — допытывалась она. Он посмотрел на жену и ласково обнял ее.

— Все в порядке… Вот только липовыми документами юристу, будущему присяжному поверенному, пользоваться не слишком приятно. Впрочем, может быть, это первый профессиональный шаг…

И он невесело улыбнулся.

Трудно сказать, помогла Михаилу его новая профессия или, напротив, подвела. Он уехал в Тифлис, поступил помощником к известному тифлисскому присяжному поверенному Джапаридзе и сразу же приобрел довольно широкую известность. А именно она и привела его в жандармерию…

— Мы вас, милостивый государь, днем с фонарем ищем, — сказал, хитро улыбаясь, жандармский ротмистр. — Как же-с, такой знаток естественных наук, как вы…

— Ошибаетесь, господин ротмистр, я окончил юридический факультет…

Михаил носил при себе диплом: он рассчитывал на магическую силу слова «юрист» куда больше, чем на официальность обыкновенного паспорта.

Но жандармский ротмистр не проявил к диплому никакого интереса.

— Вай-вай-вай, — помотал он головой, — нехорошо, господин юрист, обманывать честных людей. Вы нас уже провели в Петербурге, Москве, Сухуме… Теперь пожалуйте в тифлисский замок… Конечно, там хуже, чем в университетской аудитории, но что поделаешь, не всегда удается обвести жандармерию…

Такой отвратительной тюрьмы Южин не встречал еще ни разу. Да к тому же сосед по камере оказался удивительно беспокойный: он метался из угла в угол, не замечая Васильева, и разговаривал сам с собой. В первую минуту появления Васильева он близоруко посмотрел на него.

— Располагайтесь, — величественным жестом пригласил он, точно был хозяином роскошного княжеского дворца. — Я Жордания, Ной Жордания.

Васильева сначала забавлял этот бегающий оратор, но потом, прислушавшись к его речам, он понял, что они вовсе не смешны…

— Черт возьми, я думал, хоть здесь, в камере, отдохну от трусливого бреда меньшевиков. Милостивый государь, — сказал Южин, — если вам и впредь охота произносить свои тоскливые речи, отходите, ради бога, поближе к параше — эта дама все выдержит… А меня прошу уволить…

Жордания побагровел, насупился и двинулся на Васильева. Михаил, не ожидавший такой прыти от лидера грузинских меньшевиков, показал ему кулак. Это окончательно взбесило Ноя. Он схватил стоявшую в углу табуретку, но сделал это так неловко, что, качнувшись у него в руках, она довольно сильно стукнула его по затылку. Жордания беспомощно опустил табурет и уселся на него. А Васильев, едва сдерживая смех, выразительно произнес:

— Не надо было браться за оружие…

Скучать в камере Васильеву не приходилось… Правда, Жордания мешал заниматься, но зато споры с ним были горячи. И всякий раз, когда у Ноя недоставало аргументов, он угрожающе хватался за табурет.

— Это — безобразие, — возмущался Жордания, — Я все-таки изломаю этот тюремный табурет о вашу большевистскую башку.

— Ай-ай-ай, — подливал масла в огонь Васильев. — Такой интеллигентный человек, а бранитесь, как базарная баба. И главное — угрозы, угрозы… Если уж выяснять отношения, то лучше на кулаках. Впрочем, до кулаков меньшевики не доходят. Они больше языком…

— Это вы, вы, большевики, грубияны. И главный — ваш Ленин.

— Ленина не трогать! — серьезно предупредил Южин.

— А я буду, буду, буду, — по-детски пищал Ной, и Михаилу Ивановичу казалось, что он вот-вот высунет язык.

Южин не успел размахнуться, как Ной Жордания оказался на полу возле самой тюремной двери. Крик его привлек внимание стражи. Тотчас загремели засовы, и в камеру вошел надзиратель. Жордания уже успел вскочить на ноги и величественно, насколько это было возможно в его положении, отошел к противоположной стене.

Надзиратель, видный, широкоплечий кавказец, элегантно помахивал тонкой самшитовой палочкой.

— Дыремся? — тихо, не глядя на арестантов, спросил он.

— Что вы, — пропищал Ной. — За кого вы нас принимаете!