Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

— Но самое главное, вы знаете, каким путем идти вашему народу, с кем и с чем бороться. Именно царский режим — вот главный враг народов Кавказа…

Михаил Иванович сделал паузу, как бы недоговаривая чего-то.

— Я вас слушаю, коллега, мне интересно знать все, что вы думаете…

Мария, присутствовавшая при этом разговоре, взяла мужа за руку.

— Нариман Наджафович, нам просто очень понравилась ваша лекция.

— Ценю вашу деликатность. Но ваш муж думает иначе.

— Да, это так, не буду и не могу скрывать. Я марксист, и, если в такой содержательной лекции ничего не говорится о классовой борьбе, о классовой сущности национальной розни, о том, что эта рознь выгодна одним классам и вредна другим, я перестаю понимать лектора.

— Но ведь это подразумевается, — пробовала вступиться за лектора Мария.

— Не надо меня защищать, — перебил Нариманов, и Михаил Иванович не сразу понял, обиделся он или задумался о чем-то.

— Для меня лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — главный лозунг моей жизни, — резко продолжал Васильев. — И для меня царизм не просто враг, а классовый… классовый враг…

Прощаясь, он сказал:

— Вы любите свой народ, вы его достойный сын. Так поставьте же борьбу за его счастье на прочный фундамент марксизма.

Они больше не встречались: Нариманов возвратился в Баку лишь осенью пятого года, когда Васильев уже был в Москве. Но Мария рассказывала, что логика борьбы привела Нариманова к большевикам, он стал одним из активнейших участников «Гуммета».

И вот сейчас Нариманов здесь, в Астрахани.

— Он тоже ссыльный? — спросил Михаил Иванович.

— Да, но на особом положении: среди татарского населения Нариманов считается человеком исключительным, — рассказывал Ашот. — Когда он приехал сюда, в татарской газете его назвали народным кумиром и призывали его не чувствовать себя заключенным и одиноким.

— Ашот, очень прошу тебя, достань мне его статьи в местных газетах, — сказал Васильев. — Шаль — не могу поехать в Астрахань, очень хотелось бы встретиться.

— А вам просто необходимо встретиться. Он ведь врач, и очень популярный… Его так и называют — «доктор Нариман-бек»…

Михаил улыбнулся, вспомнив, как он скептически относился некогда к студенческому мундиру Наримана Нариманова.

Два обстоятельства не позволили Васильеву немедленно выехать в Астрахань для встречи с доктором Нариман-беком. Во-первых, вот-вот должна была родить Мария. А во-вторых, премьера спектакля «Дети Ванюшина» и трагедия Ванюши Банникова.

Васильев согласился помочь Ашоту поставить спектакль «Дети Ванюшина». Его увлекла сама идея постановки, он убедил местных градоправителей и участников драматического кружка в том, чтобы весь сбор со спектакля пошел на оказание помощи бедным ловцам рыбы и больным ссыльным. Разумеется, сбор этот не мог быть очень большим, но, если показать спектакль несколько раз, сумма получится приличная.

Мария рада была тому, что муж занялся руководством драматического кружка. Он заметно оживился, даже повеселел, ходил в библиотеку, перечитал почти всего Островского, которым прежде не увлекался. Свои репетиции он начинал с интересных бесед о нравах и жизни российского купечества, о том, как и на чем наживает оно свои капиталы, как деньги, приобретенные поначалу, быть может, даже честным трудом, постепенно становятся для купца идолом, разлагают его самого, семью, детей, превращая их в бездушных, ненавидящих друг друга хищников.

Разговаривал Михаил легко, свободно, разъясняя не только пьесу, но и всю несправедливость капитализма. Когда Ашот мельком спросил, не опасно ли это, Южин ответил:

— Пьеса Найденова цензурой разрешена. А там обо всем этом написано.

Ванюша Банников поначалу бывал на репетициях почти каждый вечер. Судьба семьи Ванюшиных настолько взволновала его, что по его настроению и реакции сверяли артисты, правильно ли они трактуют образы своих героев.

Однажды Михаил Иванович увидел на глазах юноши слезы. Южин попытался успокоить его, но безуспешно.

— Откуда господин Найденов знает про меня, про нашу семью?

— Да ведь не про вашу семью эта пьеса, — хитрил Васильев.

— Про нашу, про нашу… И фамилию-то придумал нарочно — Ванюшины… Про меня, значит… Про меня.

Михаил Иванович никак не ожидал таких ассоциаций — «Ванюшин» и «Ванюша». Действительно, словно нарочно дал автор пьесе такое название, словно нарочно взяли ее к постановке красноярские любители.

Неожиданно на репетицию явился сам купец Банников. Высокий, с рыжеватой окладистой бородой, в традиционном купеческом жилете с золотыми цепочками на нем, он внешне походил на человека мягкого и доброго, в нем было даже что-то интеллигентное. И только водянистые, светлые глаза смотрели непреклонно и даже с угрозой.

— Пойдем, Иван, домой. Чего ты здесь потерял? Целыми днями торчишь. Аль другого дела у тебя нет?

— Я бы, тятенька, позднее пришел…

— Позднее нельзя. Сейчас надобно.

Словно боясь, что может возникнуть скандал, Ванюша встал, виновато огляделся вокруг и, потупив взор, вышел.