Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

Михаил Иванович видел все это и понимал состояние юноши. Он просил Ашота поговорить с ним, помочь ему. Тихий, слабовольный Ванюша не мог, конечно, противостоять тому укладу, который существовал в их купеческой семье. Может быть, ему лучше уехать из Красного Яра?

Ашот пытался поговорить с Ванюшей, но тот лишь смущенно улыбался и отвечал:

— Что вы, господин Каринян, я ведь не болен, я совершенно здоров и физически и нравственно… Не извольте беспокоиться…

Михаил Иванович пытался еще раз поговорить с Банниковым-старшим, но неожиданно получил жесткий отпор:

— Нечего из моего Ивана делать кисейную барышню. Все это у него от молодости… Ничего, перемелется — мука будет…

— Но поймите, он тяжело переживает свое положение…

— А какое такое у него положение? — взъярился купец. — Вы там всякие пьески поганые придумываете, купечество поносите, а оно, между прочим, всех вас кормить изволит. На слова больно горазды. Вот и Ваньку моего с пути истинного сбиваете. Слаб он, верно, в мать пошел, непутевый. Ну да ничего. Никуда я его от себя не отпущу. При себе держать буду, пока он сам отцовскому капиталу хозяином не станет. Я ему или характер, или ребра поломаю.

Михаил видел, как багровел Банников, как пошло пятнами его лицо, шея вздулась. «Вот оно, доброе купеческое сердце», — думал Южин, вспоминая их первую встречу.

— Ну а если вы не ребра, а душу мальчику сломаете? Испоганите ее, изомнете… Что тогда?

— Вот тогда и станет настоящим купцом, — отрезал Банников. — А жалостливый и хрупкий — это в наше время не человек.

— Но ведь он ваш сын, — пробовал усовестить купца Михаил.

— Вот именно мой. Моим он и будет — банниковским! Дальнейший разговор был бесполезным, и Южин ушел.

Вместе с Ашотом пробовали они разговаривать и с Ванюшей. Михаил рассказал ему о судьбе московского фабриканта Николая Шмита, который восстал против своего класса, пришел в ряды революционеров-большевиков. Ванюша сначала внимательно слушал, а потом, словно решив для себя что-то, сказал:

— Нет, это не по мне…

— Он чем-то учителя Улезко напоминает, — заметил Ашот.

— Да, нелегко ему будет жить на Руси, — решил Васильев.

В дверь постучали. Открыла Мария.

— Вам кого?

— Господина Васильева.

Мужчина переступил через порог. На вид ему можно было дать не более тридцати лет. Был он рыжеват, улыбчив лицом, и светлые глаза его казались прозрачными.

Мария Андреевна относилась к каждому новому человеку настороженно, постоянный надзор полиции требовал этого.

Стоял август, самый неистовый месяц в этом краю. Солнце пекло нещадно, и Михаил старался в эти дни не выходить из дому.

— Это ко мне? — спросил он. — Зови, Маруськ, приглашай.

Мужчина назвался Кобельковым и сам рассмеялся, словно извиняясь за столь смешную фамилию.

— Даже до нормального Кобелева не дорос. Так и остался Кобельковым.

Теперь уже шутке посмеялись все. Михаил Иванович тут же заметил:

— А ведь по виду да по стати вашей не скажешь. Мужчина что надо. Так чем могу быть полезным?

Кобельков огляделся, словно желал удостовериться, что их не слышат.

— Говорите, говорите, я вас слушаю.

— Из Астрахани я…

— Ну и что?

— Побывал сегодня на репетиции и, представьте себе, узнал вас.

— Меня? Разве мы с вами встречались?

— Вы, конечно, не помните. Да и мудрено. Вы — оратор, я — слушатель. В Москве это было. У Филиппова.

Нет, как ни старался, не мог вспомнить Южин это лицо.

— Так. И что же из этого следует?

— Собственно, ничего особенного. Я сюда пекарем нанялся и вдруг знакомого увидел… Представляете, как приятно… молодость вспомнить… Да еще какую молодость…

Южин попросил Марию принести чаю. Когда она вышла, Михаил подошел к Кобелькову и в упор спросил:

— Провокатор?

Гость отшатнулся, побледнел и вдруг тихо, обиженно произнес:

— С такой фамилией, как у меня, лучшего и ожидать нечего. Извините…

И он повернулся, чтобы уйти. На мгновение в душе Михаила шевельнулось сомнение: здесь, в ссылке, действительно человек радуется каждой встрече, каждому знакомому лицу. Что же особенного, что потянулся к нему этот самый Кобельков, что вспомнил он пятый год… Да и можно ли его забыть?

— Что вы делали потом, после московских событий? — остановил гостя Южин.

— Я сразу же сюда. Тетка у меня в Астрахани… Куда же еще было податься? Правда, в партии я не состоял, да разве в Москве только партийцев хватали… Словом, сбежал…

— А теперь что же?

— Забастовали в Астрахани пекари… И я, конечно, Москву вспомнил, словом, снова пришлось убираться вон.

Друзья посоветовали сюда податься. И пекарь нужен, и город недалеко…

— А вы знаете, что общаться со мной небезопасно? Я ведь ссыльный, государственный преступник…

Кобельков улыбнулся.

— Это всякому здесь известно. И мне тоже, конечно. Так ведь мне от вас ничего и не нужно.

— Что ж, это хорошо. Но от чая, наверное, вы не откажетесь?

— Ну, разве что чаю, — согласился Кобельков. Вошла Мария, словно почувствовала, что именно в эту минуту следовало появиться.

За чаем Кобельков рассказал, что в Красном Яре много разговоров идет о предстоящем спектакле, что поползли слухи, будто купец Банников предложил закупить все постановки, лишь бы публично не играть эту пьесу.