Главный врач

Якову Матвеевичу было под шестьдесят, а на вид — и того больше. Старили его не столько густые морщины на лице, сколько рано одрябнувшие щеки. Но больше всего доставлял ему огорчений синюшный нос и, пожалуй, не сам нос, а сознание того, что многие считают его алкоголиком. На самом же деле спиртного он почти не употреблял. Между широкой лысиной на макушке и лбом оставалась полоска тонких пушистых волос. Вначале Яков Матвеевич их расчесывал, позднее стал только приглаживать, а в последнее время забросил и это. «От теребления чахлая растительность не становится гуще. Она — как та высохшая ботва, — говорил он иногда жене. — Пора, мать, собираться на покой». О его решении уйти на пенсию стало известно не только в коллективе больницы, но и в руководящих кругах района. Интересовались: действительно ли он собирается сдавать дела? «Вот подберу себе замену и — заявление на стол». В больнице считали, что такая замена есть — его заместитель Иван Валерьянович Корзун. Сам Ребеко к нему пока только присматривался.

— Что было у вас по терапии? — спросил Яков Матвеевич.

Наталья молчала. Вот тебе случай, когда впору стыдиться отличных оценок.

— Молчите? — продолжал Ребеко. — Я знаю: у вас красный диплом. Что, за красивые глаза?

В иной обстановке Наталья не дала бы себя в обиду. Не постеснялась бы и седых волос этого уважаемого человека, и того, что в кабинете они не одни: на кушетке в углу сидел, прикрывшись газетой, заведующий хирургическим отделением Линько. Но сейчас, когда за тобою тянется хвост вины, лучше промолчать.

— Насколько мне известно, — вмешался Линько, — Наталья Николаевна осмотрела у Терехова все места ушибов. Нигде ничего серьезного не оказалось.

— От чего же тогда он умер?

— Сердце не выдержало самогонной отравы. Рефлекторная остановка. Есть заключение патологоанатома.

— Значит, надо было оставаться при больном, а не уходить домой.

— Э-э, Яков Матвеевич, — поднял лохматые брови Линько, — тогда нужно жить не дома, а в больнице. Выделить врачу комнатушку, и пусть он там и днюет и ночует. Чтоб, значит, алкашу была вовремя подмога.

— Беда мне с этой интеллигенцией. Хотя и я, кажется, тоже грешен на этот счет. Научились прикрывать дрова, которых мы нет-нет да и наломаем. Вы хотите помочь Титовой? А кто, скажите мне, поможет семье погибшего кормильца? Вы знаете, что там остались больная мать и четырехлетняя девочка?

— Нет.

— То-то и оно.

Наталья удивилась: откуда ему-то все это известно? Верно, жена Терехова, как значится в истории болезни, уже почти год страдает тяжелым радикулитом. Но Наталье грех этого не знать. Они с Тереховыми соседи. Ребеко же никого из них в глаза не видел. Кстати, в истории болезни есть графа: «материально-бытовые условия». Врачи не обращают на эту графу никакого внимания. Пропускают, как будто она придумана человеком, не имеющим понятия о практической медицине. В лучшем случае врач запишет: «удовлетворительные». Можно взять на выбор сотню историй болезни, в которых одно это безликое слово: «удовлетворительные». Помнится, оно же исчерпывало все сведения о семье Терехова. А вот Ребеко, оказывается, в курсе не только того, как жил Антон Терехов, но и как нелегко теперь придется его жене и малолетней дочери.

— Так что думает зав хирургическим отделением? Какую меру наказания применить к Титовой? — спросил Ребеко.

— Я полагаю, достаточно замечания. Она еще совсем молодой врач, и негоже отбивать у него охоту к работе, — ответил Линько.

— А по-моему, следовало бы передать дело в соответствующие органы. Они лучше определят, как квалифицировать ошибку врача Титовой. Диплом, он, знаете, уравнивает нашу ответственность перед законом.

— Да вы что, Яков Матвеевич! — вскочил с кушетки Линько. — Я первый пойду к следователю и заявлю протест. Вы хотите поломать судьбу хорошего врача.

— Не кипятитесь, Пал Палыч. Давайте лучше послушаем, что думает на этот счет сама Наталья Николаевна.

— Когда я рассказала об этом маме, она слегла. Считает себя виноватой: я, мол, из-за нее оставила тяжелого больного. Вместе переживаем. А в общем, наказывайте, как считаете нужным. Я, конечно, виновата.

— Вы слышите, Яков Матвеевич! И у вас не дрогнет рука?..

Ребеко был дипломат. Он уже подписал приказ: строгий выговор. И если говорил сейчас о следственных органах, то с единственной целью: дать Титовой глубже прочувствовать ее ошибку, чтобы раз и навсегда запомнила — оставлять тяжелого больного на медсестру нельзя. Выхаживать его нужно врачу.

— Вы убедили меня, Пал Палыч. Да, пожалуй, передавать дело в прокуратуру не стоит. Учтем, что Наталья Николаевна — врач без году неделя и что ее ошибка — от недостатка врачебного опыта.

— И еще, — добавил Линько, — нужно учесть, что Наталья Николаевна вернулась позже в больницу. Санитарке не пришлось бежать к ней домой.

— Пал Палыч! — сверкнул глазами Ребеко. — Вы что, хотите, чтобы я объявил Титовой благодарность?

— Молчу, Яков Матвеевич, молчу.

— Идите в отдел кадров, — обратился Ребеко к Наталье, — и распишитесь под приказом.

2