Главный врач

— Встречались. Но эти не живут: они просто медленно умирают, гаснут. Конечно, у нас врачу труднее. И знаете почему? Потому, что у нас лучше, чем в тюремной камере. И люди, конечно же, чтобы побыть у нас подольше, начинают выдумывать у себя несуществующие болезни. Иной так вот придумает и стоит на своем, хоть ты кол ему на голове теши. Предлагаешь ему операцию. Он согласен. Знает, что у него ни черта в брюхе нет, а соглашается… Конечно, у нас лучше. Питание хорошее, газеты, радио, каждому отдельная кровать, а там, сами знаете.

Привели больного.

— Вот хочу с вами посоветоваться, — сказал Картасевич. — Стоит тут оперировать или не нужно? Пулевое ранение. Пуля вот здесь прошла, задела нерв. Рука, видите, висит. И мне, понимаете, невдомек: то ли она висит оттого, что нерв задет, то ли потому, что он двигать ею не хочет?

— Что значит «не хочет»? — обиделся больной.

— Не обижайся, голубчик, — фамильярно похлопал его по плечу Картасевич. — У нас существует правило: если нерв поврежден, мышцы усыхать должны. А у тебя не усыхают. Ну вот я и думаю, не повесил ли ты свою руку сам из каких-либо соображений, не имеющих отношения к медицине.

— Оставьте, — сказал Корепанов.

— Вы же нашего народа не знаете…

Алексей осмотрел больного. Тут и речи не могло быть о симуляции.

— Типичный рефлекторный паралич, — сказал он, когда больного увели. — Контузия нервного ствола. И как вы разрешаете себе так оскорблять больных?

— Вы думаете, он обиделся? Ничуть. Это — такой жук, что обидеть его никак невозможно. Грабитель. Застукали в мануфактурном магазине, а он — отстреливаться. Милиционера чуть не убил. Вот и получил «вышака». Двадцать пять… Это из той породы, что жить без решетки не могут.

«А ведь Никишин тоже отстреливался и тоже мог бы ранить милиционера или убить», — подумал Корепанов, а вслух сказал со злостью:

— И все-таки он на вас обиделся.

— Ну и черт с ним!.. Что вы скажете на это? — протянул он Корепанову рентгеновский снимок.

На снимке отчетливо виднелась торчащая у самого позвонка пуля.

— Убирать или оставить на память?

Алексей сказал, что надо убирать, обязательно убирать.

— Каким разрезом? Таким или таким? — Картасевич показал на себе линии предполагаемых разрезов.

— Надо сделать еще два снимка, — сказал Корепанов и стал объяснять, как уложить больного, чтобы на снимках легче было определить положение пули.

Вошли санитары с носилками.

— Кладите сюда, — распорядился Картасевич, указывая на стол. — Прелюбопытнейший случай. Мы все над ним вот уже две недели мозги сушим. Хочу, чтобы и вы посмотрели. История, значит, такова…

Он принялся рассказывать, но Алексей не слушал. Он уставился взглядом на высокого санитара с чуть согнутой вправо шеей.

— Лачугин? Дядя Саша?

Санитар посмотрел на Алексея, оправил на себе халат и сказал просто, будто они расстались всего несколько дней тому назад:

— Здравия желаю, Алексей Платонович. — И добавил уже с горечью: — Вот где встретиться довелось.

— Знакомый? — спросил Картасевич.

— Вместе воевали, — глухо произнес Корепанов.

Ему пришлось мобилизовать все силы, чтобы сосредоточиться на больном. Потом, когда консультация была окончена, он спросил Картасевича:

— За что он сидит, Лачугин?

— По указу. Зерно в колхозе украл. Семь лет.

— Я хочу побеседовать с ним.

Картасевич сказал, что вообще-то не положено, но для Корепанова он сделает исключение. Открыл дверь и позвал:

— Гражданин Лачугин, подите сюда!

Это «гражданин» по отношению к Лачугину резануло слух. Дядя Саша — вор!..

Лачугин вошел и остановился у порога. Он очень изменился. Цвет лица нездоровый, серовато-землистый. Морщины углубились, особенно складки у рта. Но это был все тот же Лачугин — высокий, широкий в плечах, с крепкими оголенными выше локтей руками — неутомимый труженик.

— Садитесь вот сюда, Александр Иванович, — сказал Корепанов, когда Картасевич вышел, и пододвинул стул поближе к себе. Лачугин сел. Несколько минут в комнате стояло тягостное молчание. Потом Корепанов спросил:

— Как же это произошло, дядя Саша?

Возвратясь в больницу, Алексей пошел разыскивать Ульяна Денисовича. Нашел он его в приемном покое.

— Лежит у нас такая больная — Лачугина с детьми? — спросил. — Она из Светлой Пристани.

— Лежит. В неврологическом отделении. Хроническое отравление мышьяком. Отец подобрал где-то зерно, думал, что хорошее, а оно оказалось протравленным… Почему вас интересует эта больная?

Алексей рассказал.

— А он здоров? — спросил Ульян Денисович.

Алексей сказал, что у Лачугина открылась старая рана на бедре, а так здоров.

— Значит, он дома хлеба не ел?

— Посевная шла. Вот он на полевом стане и кормился, чтобы детям и жене больше осталось.

— Да, печальная история, — вздохнул Ульян Денисович.

— Пойдемте к ним, — попросил Корепанов.

Неврологическое отделение располагалось во флигеле, в глубине больничного двора, окруженном со всех сторон высокими деревьями, и походило на санаторий.

Заведующего отделением уже не было. Корепанова и Ульяна Денисовича встретила дежурная сестра. Она пошла вперед, бесшумно ступая войлочными подошвами матерчатых туфель по длинной дорожке коридора.