Главный врач

Алексей сказал, что даст машину. Женщина поблагодарила и ушла. А у Корепанова все время звучали в голове одни и те же слова: «Он так хотел увидеть ребенка… своего ребенка».

Да, это, должно быть, большое счастье увидеть своего ребенка. Ведь и ему, Алексею, до смертной тоски хотелось увидеть своего ребенка. Сына.

«Если бы не оперировать Леонова, пожалуй, он прожил бы еще полгода, а может, и больше. Прожил бы… — думал Корепанов. — Кто же мне дал право?..»

Он вспомнил Ивана Севастьяновича. «Хирургу дано продлевать человеческую жизнь, а не сокращать ее в погоне за неосуществимыми надеждами. Мы не имеем права отнимать у человека ни одного дня, часа, даже секунды».

Вечером Корепанов сказал Ульяну Денисовичу:

— Все! Больше я на грудной клетке не оперирую. Хватит!..

— Такие решения надо принимать на свежую голову, а не тогда, когда на сердце лежит камень.

— Я не стану больше оперировать на грудной клетке, — упрямо повторил Корепанов.

4

Прошло несколько дней. В туберкулезном отделении умер больной от легочного кровотечения. Совсем молодой, и двадцати не было. Ульян Денисович читал заключительный обзор болезни и ворчал:

— Все умеем. Самолеты делаем — воздушные поезда. Радио — за тысячи километров разговариваешь, будто в одной комнате сидишь. Бомбы — ужас: был город и нет. Только пыль осталась. А простой туберкулез лечить не умеем.

«Туберкулез. Каверна. Кровотечение», — думал Корепанов.

Он вспомнил, как у одного из раненых в госпитале началось легочное кровотечение. Ничем не остановить. Тогда Иван Севастьянович взял этого больного в операционную, вскрыл грудную клетку, перевязал сосуд — и вот остался жив человек. Алексей рассказал об этом случае Ковалю.

— Не такое простое дело перевязать сосуд у легочного больного. При ранении все же легче. Там хоть догадаешься, откуда кровит, а здесь… Куда ни приложи трубку — везде клокочет.

— Вообще-то, — тихо произнес Корепанов, — от легочного кровотечения не должны умирать.

— А вот умирают же.

— И все же они не должны умирать.

Он знал, если бы его вызвали к этому больному ночью, когда тот умирал, он все равно ничем не помог бы. Может быть, Иван Севастьянович или профессор Хорин и смогли бы что-нибудь сделать, а он — нет. Вот когда в госпиталь привозили раненого с повреждением грудной клетки, Алексей знал, что делать. И когда у таких больных наступали осложнения, он тоже знал, что делать. Но сейчас не было войны и болезни встречались совсем другие, не такие, как у Стельмаха, например. Впрочем, нет. Такие, как у Стельмаха, и в госпитале встречались. И тогда Иван Севастьянович оперировал. А вот как у Бородиной…

Бородину Алексей встретил у поликлиники. Она стояла у калитки, прижавшись лбом к дереву, и безутешно рыдала. Корепанов остановился, тронул за плечо.

— Что с вами?

Она посмотрела на него и, продолжая плакать, протянула бумажку.

Это было рентгеновское заключение. Диагноз написан по латыни. Обнаружено затемнение в правом легком, возможно опухоль. В скобках стояли две зловещие буквы — «Ca» (сокращенное название рака).

— Пойдемте со мной, — сказал Алексей.

Она вытерла глаза и покорно пошла.

Ей было всего двадцать семь. Но Алексею она показалась гораздо старше. Вместо пальто на ней была ватная стеганка, на голове — серый шерстяной платок.

— Что же вас расстроило? — спросил Корепанов, когда они вошли в кабинет.

— Я знаю, это рак, — сказала женщина и хрустнула пальцами. — Это рак. А у меня трое ребят, старшему только седьмой пошел…

— Кто вам сказал, что это рак? — спросил Корепанов. — Рентгенолог?

— Там ведь написано, — прошептала женщина. — Я знаю латынь, в университете учила.

— Плохо знаете, — сказал Корепанов. — Что обозначает это слово?.. Вот видите! А оно обозначает, что диагноз предположительный. Только предположительный.

Лицо у нее было обветренное и очень усталое.

— Откуда вы? — спросил Корепанов.

Она сказала. Двое суток добиралась. Сначала на тракторе до станции, потом поездом.

«Далеко же она ехала, чтобы узнать такую весть», — думал Корепанов. А женщина вдруг заговорила о том, как трудно будет теперь добираться домой. Хорошо, если кто приедет на станцию, а если не приедет, возможно, придется несколько дней дожидаться.

— Вы останетесь у нас, — решительно сказал Корепанов. — Уточним диагноз и решим, что делать. Во всяком случае, отчаиваться пока нечего. Согласны остаться?

Она кивнула головой.

Корепанов стал писать направление.

— Простите, ваше имя и отчество?

— Анна Саввишна.

Анна Саввишна. Аня. Сейчас ей тоже было бы двадцать семь. Он потер лоб кулаком. Закончил писать и протянул направление женщине.

— Пожалуйста.

У Бородиной действительно оказалась опухоль. Алексей читал и читал, смотрел атласы, опять возвращался к рентгеновским снимкам. Опухоль располагалась очень близко к поверхности и «взять» ее казалось делом простым: сама в руки просится. Но Алексей понимал, что эта простота обманчива. Таких операций он никогда не делал. Разве с Шубовым посоветоваться? Может, он возьмется?

Шубов отказался. Алексей настаивал: опухоль легких удаляли давно, еще лет сорок назад, да и теперь тоже удаляют.