Главный врач

— Правильно вы меня тут жучили, товарищ начальник… — Он стукнул себя по лбу и, запахивая разорванный на плече халат, сказал с пьяной горечью в голосе — Называется партизан, в разведку ходил, ни разу не попался, а тут засыпался.

— Идите проспитесь, — поднялся Корепанов. — Мало заботы, так еще…

Забот было много. Приближался Первомай. Алексею хотелось приукрасить больницу. Что ни говори, а в центре города. Колонны демонстрантов проходят мимо.

Цыбуле удалось раздобыть краски для чугунных решеток ограды и побелить главный корпус. Веселый ярко-зеленый цвет старинной массивной ограды радовал глаз. А вот фасад главного корпуса выглядел отвратительно. Огромные бурые пятна уродовали стену. Они темнели над колоннадой у входа, между окнами второго и третьего этажей и под самым карнизом.

— Вы бы со штукатурами посоветовались, что ли, — сказал Алексей Гервасию Саввичу.

— Я уже советовался. Тут ничего не поделаешь. Говорят, камень там вредный — солонец называется. Чтобы эти пятна изничтожить, говорят, надо штукатурку на особый манер готовить: известку на молоке распускать и хорошо бы яиц туды.

— А может, сметаны еще? — спросил Корепанов. — Сметаны и спирту…

— Про сметану разговору не было, — ухмыльнулся Цыбуля, — а вот про спирт намекали. Очень даже ясно намекали. И я так думаю, что спирт лучше яиц и сметаны помог бы. Есть и такой способ: известку в сырых местах отковырять, покрыть битумным лаком солонец и обратно заштукатурить.

— А спирт куда же?

— Штукатурам. Подбодрить, чертяка их замордуй!..

— Надо вертикальное озеленение. Вот в Германии и во Франции есть города, где все дома сплошь зеленью затянуты. Глядишь — не наглядишься.

— Вертикальное озеленение!.. Франция!.. Германия!.. Фу ты!.. — даже сплюнул Гервасий Саввич. — А что мудреного? Ткнул несколько кустов винограда, дикаря-пятилистника, — и вся тебе забота.

— Так давайте ткнем, — предложил Корепанов. — А только не поздно ли?

— Зачем поздно? Самый раз, — каким-то вдруг потухшим голосом произнес Гервасий Саввич и полез чесать затылок.

— А если самый раз, так зачем затылок чесать? Сегодня решили, а завтра взяли и ткнули.

— Ткнуть — это раз плюнуть. Проще простого ткнуть. А вот как оно туды, наверх, полезет? — спросил Гервасий Саввич, указывая на фронтон.

— Кто «оно»? — спросил Корепанов.

— Да отое же самое озеленение. Ему же опора нужна, проволока. А тут знаете сколько ее пойдет — прорва. Где же ее взять, тую проволоку?

— Имею предложение, — услышал Корепанов позади себя голос Никишина и обернулся.

Никишин стоял в ярко начищенных хромовых сапогах, в новом темно-синем фланелевом халате нараспашку и курил.

— Что вы сказали? — спросил Корепанов.

— Имею предложение, — повторил Никишин и спросил: — Колючая не подойдет?

— А где ее взять, колючую? — спросил Цыбуля.

— Так у вас же на складе лежит.

Колючая проволока на складе была. Еще прошлой весной Гервасий Саввич обнаружил ее далеко за городом в старом блиндаже, на участке, что выделен был под огороды для сотрудников больницы. Проволока была. Хорошая, оцинкованная. Но Гервасий Саввич имел на нее свои виды и потому рассердился.

— Какой это дурень из колючей проволоки опору для винограда делать будет? — спросил он. — Она же втрое скрученная.

— А мы с Яшкой в два счета ее распустим, — глядя на Цыбулю, коварно улыбнулся Никишин.

— Мы с Яшкой, мы с Яшкой, — передразнил его Цыбуля. — С каких это пор вы дружками стали?

— А мы давно дружим, — продолжал улыбаться Никишин.

— Давно? А кто его в ополонок толкнул? Из-за кого он кровью харкал?.. А ну сматывай отсюда! Сматывай, чтоб очи мои на тебя не глядели.

— А мне что, — сказал Никишин. — Я могу и уйти.

Он демонстративно попрощался только с Корепановым, отбросил в сторону цигарку, поправил халат и ушел, даже не глянув на Цыбулю.

— Значит, договорились насчет озеленения? — спросил Корепанов.

— Ладно, сделаем, — недовольно произнес Цыбуля и добавил со злостью: — И все оно знает. И всюду оно лезет. Я бы его выгнал к чертовой матери, щоб не позорил партизанского звания. С Яшкой дружит!.. Не с Яшкой, а с этим хулиганом Дембицким спутался. Водку глушат, в карты режутся. Как стемнеет — только его и видели. Вертается под утро. Ночлежку с больницы сделал, сукин сын!..

— Нехорошо это, — сказал Корепанов. — И как он только медаль «За партизанскую славу» получил?

— Медаль он правильно получил, — сказал Цыбуля. — Я его историю хорошо знаю.

В начале войны Никишин попал в окружение, но немцам в руки не дался: бродил по лесам, потом устроился в каком-то селе у солдатки. Побыл у нее недолго, подался домой, в родное село. Там полицаем служил его дружок-однокашник: вместе учились, вместе коней пасли. Никишин возьми и набей тому полицаю морду, а смыться не успел. Попался.

У немцев, как известно, разговор короткий. Собрали они группу бывших красноармейцев, увели к старой каменоломне и пустили в расход.

Никишина оглушило только. Ночью он пришел в себя, выбрался из-под трупов, пробрался задами к бывшему дружку своему, прикончил, а сам — в партизаны.