Главврач

Сложилось так, что она приезжала к Константину во вторник вечером, устраивала нескучную ночь, а после того, как он уходил на работу, убиралась в квартире и готовила из имевшихся в наличии продуктов что-нибудь сытное и вкусное. Константин об этом ее не просил, как-то само собой все вышло. Приехав к нему в первый раз, Женечка ужаснулась беспорядку, а также пустоте в холодильнике и сказала, что завтра с утра приберется и «сгоношит на скорую руку чего пожрать» (с лексиконом у нее, родившейся и выросшей в рабочем районе, всегда были проблемы). В первый раз она сама сходила за продуктами, а впоследствии Константин следил за тем, чтобы ко вторнику запастись мясом и овощами. Денег за свои труды Женечка не требовала, а Константин их не предлагал, поскольку это все испортило бы. Проще дать пару раз в месяц какую-то сумму, вроде бы как на подарок — порадуй себя, любимая, чем душа просит. Так получалось гораздо элегантнее.

Как-то раз, после особо бурного соития, Женечка в измождении откинулась на подушку и мечтательно сказала в пространство:

— Для полного счастья чего-то не хватает только не пойму, чего именно…

— Поэзии не хватает, — уточнил Константин и через минуту выдал стихотворение. — Мы будем жить в сожительстве, сожительстве, сожительстве; сперва сугубо в мотовстве, а после — в расточительстве: икра — сугубо черная, коньяк — всегда французский, и вход в твое влагалище — как в молодости узкий!..

— Ух ты! — восхитилась Женечка. — Но ты же знаешь, что я больше красную икру люблю.

— Года грядут суровые, как объектив без птички, — продолжал Константин, не обращая внимания на комментарии. — Но мы с тобой, фартовые, сплетем тоску в косичку! И даже в колумбарии — ничуточки не бредни — стоять двум нашим урночкам в ячеечках соседних![20]

— Я не хочу кремироваться, — сказала Женечка, обиженно надув натруженные губки. — Боюсь огня, и что живой сожгут тоже боюсь.

— Ну это же стихотворение, а не завещание, — усмехнулся Константин, мысленно сравнивая Женечку с Никой.

В постели Женечка давала бывшей супруге не сто, а все триста очков вперед, но ценительница поэзии из нее была никакая, хоть обратно стихотворение (вполне, надо сказать, удачное) распридумывай — то ей черная икра не в цвет, то кремироваться она не хочет. Хорошо, хоть, не спросила, что означает слово «сугубо». С нее сталось бы… Ника сейчас оценила бы ритм, заданный тройным повторением слова «сожительство», похвалила бы тонкое противопоставление мотовства расточительству, а уж «сплетем тоску в косичку» сделала бы своей любимой поговоркой. И непременно попросила бы записать прочитанное для нее — она собирала автографы новых сочинений Константина в картонную папку с завязочками. Интересно, хранит ли их сейчас?

— Ты там за своими делами о дочери не забываешь? — волновалась бабушка.

— Не забываю, — честно отвечал Константин, встречавшийся с Марианночкой раз в две недели по субботам.

Нику сильно раздражало то, что дочь возвращалась домой ровно через два часа.

— Ты прямо как робот! — говорила она, неприязненно морщась. — Так нельзя!

Константин удивлялся — в чем дело? Режим встречи давно отработан. Сначала — пробежка по «Детскому миру» (дочь всегда заранее знала, чего ей хочется), а затем — обед в «Макдональдсе». На все про все, считая дорогу, уходит ровно два часа, плюс-минус одна-две минуты. Что им теперь — круги вокруг дома нарезать ради Никиного удовольствия? Перебьется!

Дела в независимом от российской помощи Узбекистане шли все хуже и хуже. Константин то и дело агитировал родню на переезд в Москву, но бабушка была категорически против, а мама не могла оставить ее одну.

— Здесь я родилась, здесь и помру! — говорила бабушка, отец которой приехал в Самарканд из Мелитополя в 1907 году на строительство первой городской трамвайной линии; с трамваем тогда не сложилось, но молодой инженер встретил «в краю вечнозеленого урюка» (бабушкино выражение) свою любовь, женился и осел на чужбине, которая со временем стала родной.

В глубине души Константин бабушку понимал, несмотря на то что через два разговора на третий уговаривал ее перестать упрямиться. Самарканд, несмотря на все его недостатки и самостийные закидоны местных властей, был теплым, уютным и несуетливым городом. А Москва была городом больших возможностей и радужных перспектив, но тепла и уюта ей явно недоставало. В огромном городе было только одно место, в котором Константину было тепло и уютно — его драгоценная медсанчасть. Проходя по коридорам, Константин часто цитировал про себя Шекспира: «И как хорош тот новый мир, где есть такие люди!».[21]

Глава восьмая Без копейки рубля не бывает

Бабушка учила относиться к госпоже удаче с уважением. Если жизнь посылает тебе какое-то благо, пусть, даже и незначительное, то нельзя от него отказываться. Нужно принимать, с благодарностью, иначе удача от тебя отвернется. Как говорят — копейка рубль бережет и без копейки рубля не бывает.

— Давай и веревочку! и веревочка в дороге пригодится,[22] — поддевала мама.