Глаз бури

– Я знаю, что любопытна без меры. Это так, и ты вправе осуждать меня, Элен, но… – Кэти прижала руки к плоской, едва виднеющейся груди. – Но в моей жизни совсем, понимаешь, совсем ничего интересного не происходит, мне нечем занять ум… Я бы поехала в деревню, занялась хозяйством, как у графа Толстого написано. Не думай, я уж ко всему пригляделась, и книги читала, и могу дела вести не хуже отца, и с мужиками говорить умею… Но маменька меня не пускает, все надеется, что кто-то поглядит на меня с той стороны, где глаз не косой и предложение сделает… Не утешай меня, я не могу! Не хочу! После нынешнего сезона я постараюсь родителей окончательно уговорить. Но пока… Что ж мне, как не сплетни собирать? Так скажи: как же по правде с Домогатской и Тумановым? Ничего нет? Все опять на нее наговаривают? А как же тогда похищение?

Добрая по природному устройству Элен уже забыла про свое недавнее раздражение, глядела на хрупкую Кэти с почти материнским сочувствием и одновременно прикидывала, нет ли среди знакомых Васечки подходящего холостяка или хоть нестарого вдовца, который сумеет составить Кэтино счастье.

– С Софи все очень нехорошо, Кэти! – наконец вздохнула она и тут же сама слегка побледнела, по-видимому, впервые произнеся вслух то, что ее мучило.

– Что ж? Что?! Говори яснее! Она тебе рассказала? Откуда ты знаешь? Она с Тумановым…

– Я ничего толком не знаю. Она не станет мне врать, но вполне может умолчать о чем-то, чтоб не расстраивать и всякое такое… Но есть знаки!

– Какие? – Кэти оттолкнулась руками от подоконника и подалась вперед.

– Такие. Боюсь, ты не поймешь, но я знаю Софи с детства и… Ей всегда претило всяческое рукоделие. Голова – вот что у нее работает превыше всяческих похвал. Всего один раз на моей памяти она по собственной воле рисовала картинки и вышивала монограммы на платках. Это было в пору ее увлечения Сержем Дубравиным. Вскоре за тем она уехала в Сибирь…

– А теперь?! – ахнула Кэти.

– Теперь она собственноручно расписывает орнаментом цветочные горшки в Тумановских покоях. Это…

– Да-а… – протянула Кэти, соглашаясь.

– Я не могу сидеть здесь и ждать, чем все кончится! – Элен внезапно и резко поднялась с кресла. Мопс, дремавший возле ее ног, поднял шоколадную морду, и неодобрительно тявкнул. – Если я действительно люблю Софи, значит, я должна что-то для нее сделать!

– Но что же ты можешь сделать, душечка Элен, – резонно возразила Кэти. – Если она сама так захотела!

– Коли вправду любишь, всегда можно что-то сделать! – решительно сказала Элен. – Искать отговорки и трусить – это малодушно. Я не стану.

Кэти смотрела на молодую женщину с жадным любопытством.

Иосиф и Туманов с трудом пробирались через зал. Нелетяга высоко поднимал ноги, смотрел с искренним удивлением. Около десятка людей что-то сколачивали, обклеивали, кроили из развернутых на полу штук сатина и шелка. У высокого окна совсем молодой человек с нежным рыжеватым пушком на бледных щеках помешивал что-то в большом чане. Время от времени он доставал из кармана пробирку, заткнутую резиновой пробкой, и разглядывал ее на свет. Иосиф остановился, с внимательным интересом оглядел юношу.

– Кто таков? – спросил он у Туманова.

– Брось теперь! – поморщился Туманов. – Не до тебя… Химик! Химик он из Университета. И все дела.

– Ладно, химик, – примирительно сказал Иосиф. – Я, между прочим, так и подумал. Химия, как наука о превращениях наличных в природе веществ, всегда меня интересовала преизрядно. Еще в алхимическом трактате Константина Скримулта, который некоторые датируют концом четырнадцатого, а некоторые пятнадцатым веком…

– Кончай, Иосиф! – предупреждающе пророкотал Туманов.

– Уже. Но где ж мы говорить будем? В ресторане, я видал, тоже полный разор. А к тебе я не пойду. У меня там сразу мозги скукоживаются и начинается меланхолия. Да и сидеть там негде. Только на кровати, а от этого, ты знаешь, я всегда неуместно возбуждаюсь…

– Ничо! Теперь пойдешь. И мозги целы останутся, и где сидеть, отыщем… Пока ты свое расследование вел, я тоже без дела не сидел.

– Ну-у…

– А еще-то что-нибудь сказать можешь? – настойчиво спросил Туманов, положив руку на тощее плечо Иосифа, разглядывающего обновленный интерьер.

– Я должен теперь дать оценку?

– Да что вы все, в самом деле! – разозлился Туманов. – Кого ж мне спросить, как не тебя? Не Мартынова же с подъезда звать?

– Изволь. Это в любом случае лучше, чем то, что было. Хотя и очень не похоже на тебя. Я бы сказал, просто-таки перпендикулярно тебе, если ты позволишь мне выражаться в алгебраических терминах и не озлишься на упоминание царицы наук также, как только что озлился на безвинную химию. Кто это сотворил?

– Софья. Софья Павловна Домогатская. Ты с ней знаком.

– Однако, Михаил…

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего. Я абсолютно ничего не хочу говорить по этому поводу. Ты сам меня вынуждаешь. Я пришел говорить абсолютно о другом.

– Говори же. Садись куда хочешь и говори. Что тебе дать выпить? Или поесть?

– Того и другого. На закуску я бы предпочел мясо. Его нынче нигде толком не сыщешь.

– Так пост же… – равнодушно напомнил Туманов.