Глаз бури

Софи слушала Дашку и чувствовала, как сердце колотится у нее прямо в глотке.

– Кстати, Даша! – медленно и по возможности равнодушно начала она. – А что с тем мопсиком, которого я тебе подарила? В пожаре сгорел?

– Да что вы говорите такое! – Дашка опять плеснула руками. – Я его в коробке на самое дно положила, и на площадь снесла. У него даже бантик не помялся. У Кирюшечки нынче лучшей игрушки нету. Он его даже в кровать с собой кладет…

– А заводит его?

– Конечно, заводит, каждый день. И так забавно. Даже папенька с маменькой глядеть приходят и смеются…

Софи осторожно перевела дух. Все-таки Дашка удивительно ненаблюдательна. Ключики у всех пяти тумановских мопсиков были чуть разные, но чертовски похожи меж собой… Теперь считаем: один мопсик подарен Дашке. Он на месте и с ним каждый день забавляется Кирюшечка. Два других мопсика живут в Гостицах. Сначала там был только один, но Леша и Сережа все время ссорились из-за дорогой игрушки. Пришлось отдать им второго, чтобы каждому досталось. Значит, два ключика в Гостицах. Еще один мопсик, неисправный, тот самый, который загребает правой лапкой, остался у самой Софи. Ключик от него и сейчас лежит в пепельнице под зеркалом. Дашка бы вволю посмеялась, если бы узнала, где Софи хранит самого мопсика. Ариша знает, потому что перестилает кровать. Но Ариша никогда никому не скажет, хотя однажды Софи застала ее пускающей мопсика по полу. Мопсики, даже неисправные, пользуются успехом… И… Нечего тянуть! Последнего мопсика забрал Гриша с тем, чтобы подарить его Груше-Лауре, своей невесте! Вот оно!

– Даша! Ты знаешь, ты очень хорошо сделала, что приехала, и про Лизавету… А главное, я за тебя рада, что ты замуж выходишь и все… Но… мне что-то нехорошо сейчас сделалось, – пробормотала Софи, хватаясь за голову.

Ариша от окна ожгла Дашку недружелюбным взглядом.

Дашка понятливо закивала и поднялась:

– Да вижу, вижу… Вы аж с лица сбледнули! Долго ли осенью простыть-то! Прилягте теперь, и чаю с малиновым листом беспременно испейте, а я-то поеду. Спасибо вам за чай…

– Да, да, ты прости, Даша, что не провожаю…

Дашкины шаги и кокетливое бормотание (по-видимому, Рувим ждал ее) затихли за окном, а Софи ничком повалилась на кровать и замерла, не в силах действовать и даже думать.

Глава 46 В которой Софи объясняется с Грушей, а Густав Карлович получает письмо от Марии Симеоновны

– Вот я и мужняя жена, – сказала самой себе Грушенька, с неопределенной улыбкой глядя в окно. Ничего хорошего ей видно не было – бурая, в потеках стена да карниз, на котором пристроилась стайка взъерошенных воробьев. Осень! Мелькнет солнце, вызолотит все на секунду – и опять дожди, дожди… А в их с Гришей комнатах даже секунды этой нет. Почему-то Грушеньке казалось, что квартирная хозяйка Анна Арсеньевна, раз уж согласилась принять постояльца с женой, непременно должна была отдать им лучшие комнаты, окнами на бульвар. А как иначе-то? Они – молодые, им жизнь начинать, не в стенку же пялиться! Ладно, Господь ей судья. Грушенька вздохнула, отворачиваясь.

Она никак не могла почувствовать себя естественно в новом состоянии. Не то чтобы не верилось, нет; просто – странно как-то.

И непонятно – хорошо ли.

Дура, экая дура, оборвала Грушенька ненужные мысли. Что значит – непонятно! В шляпную мастерскую назад захотела? Да, там, в мастерской, не было этих дурацких хозяйственных забот, в которые она нипочем не может вникнуть. И копеек она там не считала. Вот это, пожалуй, было неприятней всего: бедность! Гриша – аристократ, эльф, сказочный принц… а денег-то, оказывается, ни гроша! То есть она не ждала, конечно, что он ее золотом осыплет – но чтоб так… Изволь, штопай носки дырявые.

Дура, для любимого – разве в обузу, хоть носки, хоть что! И мастерской твоей больше нет, сгорела мастерская. Вся прошлая жизнь сгорела, и слава Богу. Она передернула плечами. Вдруг накатил холод, мелкая дрожь – изнутри. Грушенька зажмурилась, повторила медленно, отчетливо, громким шепотом:

– Все сго-ре-ло.

Вот. И не думать об этом. Никогда.

Лучше она подумает о том, что в Гостицы надеть. Ведь повезет же он ее с семьей-то знакомить! Давно бы пора: месяц с лишком женаты. Это к Софье Павловне она ни за что не поедет – как Гриша ни упрашивай, – а к родителям, отчего ж. К ее-то маменьке сразу съездили. Грушенька вздохнула, вспомнив, как маменька утирала слезы и качала головой, приглядываясь к зятю. Угождала как могла; а потом, улучив минутку, шепнула дочери:

– Ох, боюсь, ох, не пара он тебе. Лучше б ты за Семушку…

Грушенька тогда еле сдержалась, чтоб не сказать маменьке слов, которые родителям говорить невместно.

Не пара! Что они все понимают! Вот и она сама, дура, тоже ничего не понимала – врала ему, а призналась бы сразу, и все бы давно хорошо было! Не понадобилось бы ночью лезть в хозяйский кабинет. И того, что было потом, тоже…