Глаз бури

– Что – Софи? Милейшая девушка, наблюдательная и умненькая, ты перед ней в огромном конфузе…

– Что ее рассказ?

– Наполовину, по крайней мере, – истинная правда.

– Наполовину?! А остальное?

– Друг мой, ты что, вчера на свет народился? В обычном, повседневном рассказе люди врут как минимум процентов на 30. Вежливость, обычаи, интерес, желание себя приукрасить… Да мало ли еще? А здесь, все-таки, такая чувственно напряженная ситуация…

– Где ж она врала?

– Не врала, друг мой, а сглаживала какие-то неизвестные нам углы… К примеру, вся история с ее освобождением выглядит очень сомнительно. Софья Павловна, конечно, девушка отнюдь не субтильная, но все же мне трудно поверить, чтоб она без малейших затруднений погрузила в полную бессознательность атлетически сложенного субъекта ростом с тебя, который к тому же, по ее же собственным словам, постоянно находился настороже…

– Но что же…

– Да какое нам дело, Михаил! – Иосиф невозмутимо пожал плечами. – Отважная девушка счастливо спаслась из неволи своими силами, рассказала нам то, что сочла нужным, какое право мы имеем требовать от нее большего?… И, кстати, что за прощальный спектакль ты разыграл перед парадным подъездом? Твой лакей Федька ничего не понял…

– Болтает, значит, мерзавец? – усмехнулся Туманов. – Ну и пусть болтает, на то и рассчитано…

– ?!

– Я испугался, Иосиф… Жутко испугался, как в детстве, до сухого языка и дрожи в коленках. Вдруг этот негодяй не успокоится, продолжит свое дело? Как ее оберечь? Мне хотелось бы запереть ее вместе с Саджун где-то, пока не выяснится все, стражу с ружьем приставить, самому собакой сторожевой на коврике у двери лечь… Но ведь никак нельзя… Ты видел ее… А Саджун и вовсе всегда за нас обоих решала… Вот я и показал всем, что я ее от себя прогнал, а она мне видеться с ней запретила… Ребячество все, я понимаю сейчас, но что сделать-то было? И еще… – Туманов замолчал, оборвав себя на полуслове. Потом в комнате прозвучал какой-то странный, физически неприятный звук. Иосиф не сразу догадался, что это Михаил скрипит зубами.

– Тьфу, гадость! Прекрати сейчас! – болезненно морщась, закричал Нелетяга. – Не смей при мне так делать, у меня от этого кишки в узел сворачиваются. Ну, говори, что там у тебя еще?

– Вот! – Туманов протянул Иосифу знакомый голубоватый лист бумаги.

– Да я уж читал вчера, – удивился Иосиф. – Ты забыл, что ли?

– Это новый, – мучительно кривя лицо, сказал Туманов. – Нынче только Мартынову оборванец какой-то передал.

Иосиф развернул лист, прочел строчки, написанные все тем же, красивым, разборчивым подчерком с многочисленными завитушками.

«Туманов!

Моя затея обернулась пока неудачей, о которой я, впрочем, ни мгновения не жалею. Твоя избранница Софья – царевна вся – совершенство, от пяточек до макушки, особенно же хороша родинка в форме звезды под левой грудью. До новой встречи.

Твой должник Недоброжелатель»

– Тебя это волнует? – спросил Иосиф, внимательно глядя на Туманова.

– Не то слово! Я сам от себя такого не ожидал.

– А есть ли родинка?

– Не ведаю!!!

– Так спроси ее. Если я правильно ее понял, она – ответит.

– Иосиф! Ты про меня что-то гадкое и грязное знаешь. Представь, что это – десятая часть. И скажи мне теперь, как на духу: имею я право у нее спрашивать?

– Не имеешь, – подумав, твердо ответил Нелетяга.

– Вот и я так решил, – сказал Туманов, встал с кровати и вышел из комнаты.

– Пошел водку искать, – пробормотал Иосиф себе под нос и замер, задумавшись и горестно подперев щеку узкой ладонью.

Туманов стоял в кладовке на втором этаже клуба и через тайное круглое окошко, замаскированное под элемент декора (подобных приспособлений в Доме Туманова было немало) смотрел с галереи вниз, где Софи прощалась с Олей, Гришей и Аркадием. Лицо его было хмурым, отекшим и, пожалуй что, неприятным для взгляда.

Внизу Софи, размахивая руками, что-то темпераментно втолковывала Грише. Тот, кажется, возражал. Оля меланхолично поглаживала Гришу по рукаву, иногда подавая какие-то короткие реплики. Все трое – тонкие, не слишком высокие, с хрящеватыми породистыми лицами, тонкими щиколотками и запястьями и словно вздутыми невидимым ветром волосами – напоминали небольших породистых лошадей, и как-то очень заметно отличались от основательного, большеногого и тяжеловатого Аркадия, который даже и стоял наособицу от них, в стороне, с улыбкой глядя на объясняющихся аристократов с расстояния явно большего, чем реальные пара саженей.

Увиденная картина привычно раздражала Туманова. Он почему-то всегда, с раннего детства, улавливал это с полувзгляда, хотя часто убеждал себя, что ему лишь мерещится, и причина тому вовсе не в каких-то реально существующих отличиях, а в собственной, тумановской нутряной злости.

И ведь не все же видят! Он хорошо помнил, как его учитель из Вяземской лавры, умный и ловкий вор Филя Кривой, будучи нетрезвым, любил порассуждать на данную тему в совершенно противоположном измышлениям Туманова ключе: