Глаз бури

В общем-то Лаура никоим образом не предполагала, что этот страшный сон способен сбыться. Да, все мужчины одинаковы, и любой из них мог зайти в Дом Туманова. Но Гриша… в том-то и дело, что он – не отсюда! Не из этой жизни. Софья Павловна Домогатская, Господь ей судья, придумала чудный сказочный мир, в который Грушеньке удалось заглянуть одним глазком. И его, Гришу – придумала тоже. Как это ей удалось? Вот ведь счастливица! И сама-то своего счастья нисколечко не понимает. Когда Грушенька вспоминала, как Софья Павловна смотрела на нее и Гришу – там, в своем бедном учительском доме, – ее охватывали тоска и злоба. Ясное дело, ей, продажной девке, в этот сказочный мир хода нет. Сунешься – тут же выбросят, а то и раздавят не глядя, с брезгливой гримасой, будто мокрицу какую. Может, и правильно, может, она того и стоит. И нечего вспоминать и терзаться. И книжки все эти лучше спалить или в мусор выкинуть.

Она была полна именно такой злобной решимости – не вспоминать, не думать! – когда шла по коридору мимо тумановских покоев. Надобность, по которой она там оказалась, потом выскочила из головы разом и навсегда; но она определенно была, эта надобность, ибо просто так Лаура не подошла бы к хозяйским дверям и на пушечный выстрел. Так вот, она шла, и вдруг впереди послышались голоса, и… Грушенька охнула, сбившись с шага.

Он! Хочешь верь, хочешь не верь глазам – точно, он! Кто-то там был еще – она не заметила, видела только его, Гришу: тонкая легкая фигура, стремительные жесты, летящая волна волос над узким лицом. Откуда, как?! Она в ужасе метнулась за угол. Кажется, не заметил… Переведя дыхание, стала соображать. Ну, да, болтали что-то эдакое про Софью Павловну… Да о ней сейчас только ленивый в заведении не болтал! Третьего дня Антуанетта со Стефанией – Нюша со Стешей – подрались даже: все никак не могли договориться, в полюбовницах ли барышня у хозяина или еще нет. А что драться? Туманову таких, как она, десяток – на один зуб! А еще вроде говорили: украл ее кто-то, что ли? Да Туманов, никак, и украл! Резко повернувшись, Грушенька бросилась к лестнице, пробежала по коридору, изо всех сил хлопнула дверью своей комнаты. Ее прямо-таки корежило оттого, что Гриша – здесь! И в глазах темнело от ненависти к Софье. Если б она могла сейчас задавать себе вопросы – очень бы удивилась: откуда ж такая ненависть? Но какие там вопросы – все было правильно! Софья виновата, только она! Весь свой сказочный мир – в грязь… под ноги хозяину… зачем тогда было придумывать?! И, главное – Гришу-то за что?! Задыхаясь и кусая губы, она распахнула дверцы шкапа, вытащила ворох платьев, раскидала по комнате. Платьев у нее, спасибо барсукам и Прасковье Тарасовне, хватало, да все – не такие, как надо, пестрые, ни одно не подходило. Она очень хорошо помнила, с каким выражением Софья Павловна оглядела ее наряд – тогда, при их первой и единственной встрече! Гриша – нет, тот не так… но все равно нельзя! Если он сейчас хоть что-то… Выудила из вороха самое скромное: цвета, как выражался подаривший его клиент, бордосского вина, с тремя пунцовыми бантами на груди и плечах. Вот эти банты – долой! Конечно, жалко… красивые… но нельзя, нельзя! Она лихорадочно, путаясь в крючках и завязках, натянула платье; метнувшись к умывальнику, принялась тереть глаза, лоб, щеки, не жалея мыла. Потом, отняв от лица полотенце, испуганно посмотрела в зеркало.

Волнистое стекло отразило бесцветную мордочку мелкого зверька, самым ярким пятном на которой были синяки под глазами. Грушенька болезненно поморщилась, давя желание немедленно схватить помаду и румяна. Свернула волосы в узел, воткнула в них самый простой гребешок. Пуховый платок на голову… салоп… вот хорошо, что салоп-то – маменькин, бурый, без всякой там бахромы и шитья… И, едва соображая, что делает, побежала вон из комнаты, к черной лестнице и на улицу.

Нельзя сказать, что у нее совсем уж не было никакого плана. План был, простой, как чих: дождаться, пока Гриша выйдет от Туманова, потихоньку пойти за ним – и встретиться будто бы случайно. Сей план полностью противоречил тому, что она твердила себе все эти дни после поездки в Калищи: не лезь, не мечтай, это не для тебя! Теперь, спрятавшись за угловой тумбой ограды, среди мокрых веток сирени, на которых кое-где еще дрожали чудом удержавшиеся неживые серо-зеленые листья, – она держала в голове совсем другие мысли.

«Ну, и что, что падшая? Я разве по своей воле? Я б, может, тоже хотела как все, по-нормальному… А куда денешься, если зарабатывать надо было? А Петр Игнатьевич сперва: «Ой, золотые ручки, мастерицей поставлю!», – а как жена-то узнала, выгнал и спасибо не сказал. И – все, головой вниз в Неву… Если б не Анна Сергеевна, тем бы и кончилось. Как она говорила: стыдно себя стыдиться…ты несешь радость… А на Ариадне-то ведь женился этот барсук да и увез в Ревель…»