Глаз дракона

Грузовик останавливается у трибуны, охрана спрыгивает вниз. Троих сводят вниз с машины. У одного подгибаются ноги и его ведут под руки. Ван идет спокойно. Мерный шаг смирения.

— А кто другие, в белых рубашках?

— Чиновники. Ван, тот шишка, а эти — помельче. Чиновников уровня Вана еще ни разу не судили и не казнили. Новые веяния в Пекине — борьба с коррупцией. Стало слишком много экономических преступлений. Правительство приказывает, чтобы борьба не ослабевала ни на минуту. Ван — пример того, что кампания идет полным ходом.

Пиао прикуривает сигарету, предлагает Барбаре, но она не хочет.

— …я никогда раньше не приходил на казнь. Всегда находил важную и срочную работу.

Она наклоняется и берёт Пиао за руку. Холодные, твёрдые пальцы. Вана толкают вперед, по бокам два охранника. Суровый голос с трибуны, слишком усиленный громкоговорителями, доносит до каждого список преступлений Вана.

— Несправедливость! Я невиновен! — слабым голосом выкрикивает Ван. Толпа уже скандирует: «Убить! Убить!» Все случается мгновенно. Двое полицейских заламывают Вану руки, как два хрупких черных крыла. Бросают на колени. Отступают на шаг, но Ван недвижим, скован истечением последних секунд его жизни. Третий полицейский, с тупой короткой винтовкой, шагает вперед. Сосредотачивается. Упирает ствол в основание черепа казнимого. Холодный поцелуй стали. Лениво всплывает серебристый завиток дыма. Ван падает вперед. Потом только долетает звук. Не громкий треск, как думает Барбара, а скорее глухой стук обрушивается на нее. И скрепляет воедино каждое мгновение самой жестокой сцены в её жизни.

— Боже.

Она вскакивает. Вверх от ног ползет оцепенение. Пиао крепко держит ее за руку. Обхватывает за талию, помогая идти к темному проходу, через заграждение, к дороге. Но смотрит она на арену. Обмякшее тело Вана, как куклу, складывают на грузовик. Темное влажное пятно расползается по спине. Кровь, как алая рвота, течет изо рта на зеленую траву. Тело сожгут через два часа.

Они уже на улице. Громкоговорители выкрикивают список экономических преступлений очередного приговоренного. Что он был «… препятствием на пути экономического прогресса… червём в мешке риса…».

Мир сделал пол-оборота, ночь колышется в свете фар. Всё меняется. Фары слепят, и Барбара щурится.

— Многих приговаривают к смерти?

— Точно неизвестно…

Пиао поднимает воротник. Прохладно, погода скоро поменяется.

— …но много. У нас смертью караются шестьдесят восемь видов преступлений. Мошенничество, хулиганство, спекуляция, религиозные верования. Больше преступлений — строже наказания. В это время года у нас больше публичных казней.

— Почему в это время года?

Старший следователь ведет их к востоку, на Сетулюй. У всех выходов полицейские наряды БОБ готовятся принять удар толпы и дать ей вытечь на улицы. Пиао нанимает велокэб, подушки сидений воняют мочой и бензином. Барбара нащупывает руку Пиао, пока велорикша старается набрать скорость.

— Говоришь, в это время года… проходит больше казней?

Следователь освобождает руку, чтобы прикурить следующую сигарету, огонёк крупнит черты лица.

— Скоро лунный Новый год. Время обычаев. Время новой прически, новой одежды, возврата долгов. Повсюду расклеиваются иероглифы удачи. Семьи собираются на праздничный обед. Пекутся яблоки в тесте и няньгао, «новый год — пышней пирог».

Он почти рядом. Барбаре видно отражение огонька сигареты в его глазах. Медный цвет кожи.

— …время подведения итогов. И время мести.

Недалеко громыхнул велокэб, вернув Барбару на стадион. Вот Ван валится вперед, накрывая телом свою тень. Вот замерла толпа. Шаг назад делает полицейский. Дымок из ствола. Текут слезы, сбегают по щекам, Пиао обнимает ее, и шершавый китель пахнет одиночеством и надеждой.

Традиционное время мести.

Как можно было узаконить такую жестокость?

Велокэб набирает скорость. Она закрывает глаза. Веки защищают от мелькания фонарей, свет мягко перетекает в свет. Каждая вспышка отдаляет стадион. Но она хочет быть от него ещё дальше, как можно дальше…

Войти в отель — как оказаться на другой планете, в самом деле оказываешься. Туристы пахнут мылом, кожей, духами… и чёрным рынком валюты. Пиао провожает Барбару до номера. Мыслями они уже в следующей точке их трехнедельного странствия.

— Завтра ты идёшь в тюрьму Гундэлинь. Я хочу с тобой.

Сразу и всем телом Пиао осознает тяжесть просьбы. Только не понимает, зачем.

— Что ты хочешь там найти?

— Представить, что могло окружать Бобби, когда он умирал.

Отказать легче легкого. Но ко рту прижимаются пальцы Барбары.

— И не вздумай мне мешать. Уговор был помогать друг другу, а не подножки ставить.

Такие прохладные пальцы. Их бы целовать, кусать. Она убирает руку, увидев улыбку. Отпирает дверь. Включает свет и проскальзывает внутрь. Прикрывает дверь, оставляя лучик розового света между ними. Прислоняется к косяку.

— Соглашайся, если правда хочешь мне помочь.

Лучик становится розовой ниточкой света. Розовое на розовом. Губы. Щека. Кончики пальцев.

— Соглашайся, осуши мои слезы… потом.

Пиао не успевает ответить, дверь закрывается.