Глаз дракона

Шишка выходит из тени Пиао, вплотную подходит к заключённому… принюхивается.

— Да, Босс, определённо, говно. Даже глаза ест.

Рот Се расползается в ухмылке. Влажные губы, тёмный язык напоминает глубокий разрез скальпелем по натянутой плоти. Кожа расползается непристойной щелью.

— Это не моё говно бьёт вам в нос. Это запах вашей жизни, гниющей на корню…

С той же улыбкой он переводит взгляд на Шишку.

— …бедненький детектив, никогда не быть тебе ни умным, ни красивым, да? Всё досталось брату. Младшему брату. И все похвалы, всё внимание. А ты всегда как с улицы заглядывал в окно…

Он встаёт, принимает язвительно-горделивую позу.

— …но желание твоё исполнилось. Теперь всё внимание достаётся тебе. Он погиб. Его больше нет.

— Мудак. Козёл поганый!

Голова Шишки молотом впечатывается в нос Се. Пиао кидается между ними, оттирает Яобаня к дверям. Заключённый со всей дури впечатывается в стену, соскальзывает вниз, руками закрывая лицо. Смеётся. Сдвигает паутину пальцев. По носу и щеке уже разливается фингал. Из ноздри протянулась красная полоса. Тянется через рот, подбородок, шею. Старший следователь крепко держит рукой Яобаня за грудки; чувствуется, как тяжело тот дышит.

— Хватит. Уже всё.

— Но откуда он знал про брата, Босс? Он наверно замешан в этом деле, мудак.

Рука перемещается на плечо Шишке.

— Такая информация всегда расползается. Когда у сотрудника БОБ случается горе, эти гады всегда в курсе. Он с тебя прётся. Здесь ведь больше нечем заняться. Ни при чём он, успокойся, давай к делу.

Пиао присаживается на корточки рядом с Се, у того кровь стекает на тюремную робу, распускаясь ржавым цветком. И запах… перца, накрахмаленного х/б, злости, горячей и упакованной на другой день.

— У тебя есть единокровный брат, Лю Цинде, мы хотим поговорить о нём.

— Он мёртв.

Се выплёвывает слова как стрелы.

— Откуда ты знаешь, что он мёртв?

— Знаю уж.

— А что ещё ты знаешь?

— Это моё дело — знать, а ваше — не спать ночами, работать.

Поток крови иссякает, высыхает руслом реки на губах и подбородке.

— Твой брат, Цинде, говоря по-честному, мне до одного места. Но вот другие, убитые с ним вместе, и те, кто погиб с тех пор…

Пиао раскуривает «Панду Бренд», выдыхает. Дым заполняет пространство между ними. Се чувствует его вкус. Наверно, он представляет себе давку на улице Нанцзин. Полуночные игры в маджонг. Пламя Дукан. Как здорово было бы самому закурить сигарету.

— …бессонные ночи у меня уже были, и мне они не понравились. Но информация, которую ты мне сообщишь, сильно поможет. Очень сильно. Если тебе так легче, считай свою помощь формой релаксационной терапии. Действенным способом поддержать в трудный момент другого человека.

— Пошёл ты…

— Как-то в тебе мало сочувствия. Я так понимаю, тебе сложно увидеть во мне психотерапевта?

Не сразу, но улыбка Се гаснет.

— Отьебись.

Пиао подходит к двери камеры. Тень по ту сторону стекла, заместитель директора ищет ключи. Через залпы хлопающих дверей доносится короткий разговор, вопли искажаются эхом. Растекается запах… дезинфицирующее средство, разъедающее блевотину.

— Всё готово?

Заместитель входит в камеру с двумя служителями; нервозность дёргается в уголках его глаз.

— Я протестую.

Сигарета Пиао оранжевым предупреждением горит, зажатая в губах.

— Но ваш начальник, товарищ директор Хуа, он же не против?

— Нет, он не против.

— Ну вот и замечательно. Ваш протест будет отмечен.

Заместитель кивает. Сотрудники выходят вперёд. Се отползает от них.

— Это что за дела? Куда вы меня тащите?

Голые пятки царапают по кафелю пола, когда его вытаскивают из камеры. Голос теряется в пространстве коридора. Где-то далеко раздаётся лязг сначала открываемой двери, потом закрываемой.

Тишина.

Пиао от бычка прикуривает другой «Панда Бренд», предлагает его Шишке. Тот вообще-то не ценит слабый импортный табак, но какого черта!

— Двадцать минут, — говорит Яобань через дым.

— Десять, — отвечает старший следователь.

Они пожимают друг другу руки.

Симфония Моцарта № 40 в соль-минор. Трагическая увертюра Брамса. И интерпретация «Болеро» Равеля, до того загнанная, что устало обвисла на палочке дирижёра, едва ли добравшись до середины.

У Барбары сводит лицо. Она вздрагивает, когда Ма И Пин поднимает палочку… и вздох облегчения вырывается меж зубов, когда она понимает, что он всего лишь сигнализирует оркестру поклониться. Они кланяются, ещё раз, все шестеро. Она кивает. Они кивают. Она аплодирует им. Они аплодируют в ответ. Барбара встаёт, разворачивается к дверям, пальцы уже нащупывают пачку «Мальборо», но её перехватывает бочкообразный тенор-солист, вышагивающий к подиуму. Она вынимает руку из сумочки, снова поворачивается к креслу, внутренне готовится. Солист, она знает, осуждён за мошенничество. В баритональной секции смешанного хора поёт насильник. Сопрано — воры. Ма И Пин стучит палочкой. Она садится, выдавливает улыбку. Дирижёр улыбается в ответ. Взмах палочкой. Начинается Малер.

Девять минут.

Шишка отдаёт Пиао десять юаней, когда охрана притаскивает Се назад в камеру. На лице у него свежая кровь. Тюремные штаны порваны, спадают с него.