Глаз Лобенгулы

— Скорей бы, — отозвался дядя с ноткой грусти в голосе, — осточертело уже в горизонтальном положении жить. Глаза закрою — и вижу отцовский дом в Юхнове, жену, палисадник наш рижский… Ужас как хочется домой!

— Не задержимся и часа, — обнадежил я его, — при первой же возможности тронемся в путь.

— Ты, я гляжу, прибарахлился тут, — подергал меня дядя за полу халата.

— Мало того, зачислен в штат! — настал мой черед хвастаться. — Имею теперь пропуск-«вездеход», так что сегодня же постараюсь вытащить со склада наши вещички. Обстановка уж больно вокруг тревожная, того и гляди всеобщую эвакуацию объявят. В общем, если удастся вещи забрать, я их заранее и постираю, и зашью, и начищу.

— Только, смотри, камушки в воду не урони, а то замучаешься потом искать, — подмигнул мне дядя, и на этом его шутливом напутствии мы расстались.

Выйдя от Владимира Васильевича, я поспешил в пункт связи, чтобы осуществить свое давнее и заветное желание: позвонить Найтли и вновь услышать ее волшебный голос.

— Ты кто, очередной бестолковый волонтер? — безучастно взглянул на меня офицер в голубой каске, сидящий у заставленного диковинной радиоаппаратурой стола.

— Вроде того, — принял я подобострастную позу. — Специализируюсь в госпитале по снабжению. Прошу разрешить мне воспользоваться телефоном: у нас возникли трудности с консервированной кровью, и главный врач приказал срочно связаться с Йоханнесбургом.

Хмуро зыркнув в мою сторону, офицер нехотя поднялся:

— Ну так проходи тогда, звони, раз приказано.

Он смачно потянулся и, достав из кармана пачку «Честерфилда», вразвалочку двинулся к выходу, уступая мне место у аппарата. Лихорадочно отбарабанив заветные цифры, я буквально сросся с трубкой. Гудок, второй, третий… Наконец издалека донесся до боли родной голос Найтли.

— Как ты, милая? — я еле сдержался, чтобы не заорать от счастья на весь узел связи. — Как твоя рука?

— У меня всё хорошо, — услышал я нотки радости в ее голосе и будто наяву увидел, как она поправляет сейчас свои пышные волосы. — Врач навещает каждый день, а вчера я уже долго гуляла по парку… Откуда ты звонишь? Судя по качеству связи, ты находишься где-то под Йоханнесбургом?

— Увы, радость моя, мы с дядей всё еще в Мозамбике… Извини, но я даже говорить с тобой могу не больше двух минут.

— Хорошо, Санья, я всё понимаю. Пообещай только, что скоро приедешь, и больше вообще можешь ничего не говорить!

Мне показалось, что вслед за последней фразой раздался всхлип.

— Солнце мое, — решил я вкратце обрисовать наше положение, — дяде сделали повторную операцию, и скоро он сможет передвигаться самостоятельно. Однако поскольку моя виза в ЮАР уже недействительна, а у Владимира Васильевича вообще никаких документов нет, местное военное командование приняло решение отправить нас в лагерь для перемещенных лиц…

— Где расположен этот лагерь? — перебила меня Найтли. — Я приеду!

— Радость моя, опомнись! — встревожился я. — Не забывай, что война в Мозамбике еще не закончилась. Да и местоположение лагеря мне пока не известно. Слышал только, что где-то на побережье… Умоляю всеми святыми, оставайся дома! Поверь, как только смогу, я тут же сам приеду в Лауфилд. Всё, солнышко, прощай, целую тебя, — зачастил я, заметив, что из-за полотняного полога показался китель связиста, — время связи вышло.

— Я буду тебя ждать! — донесся до меня ее последний возглас.

Офицер связи, плюхнувшись в скрипнувшее под его телесами кресло, равнодушно полюбопытствовал:

— Ну что, решил вопрос с поставками?

— Да-да, — рассеянно кивнул я в ответ и вышел из палатки.

Весь остаток дня я провел в глубокой меланхолии.

* * *

Через два дня после моего телефонного разговора с Найтли администрация госпиталя приняла решение эвакуировать под охраной двух бронетранспортеров большую часть пациентов, поскольку зона боевых действий неуклонно приближалась. Все же выздоровевшие и прочие гражданские лица, по тем или иным причинам находящиеся под опекой ООН, подлежали отправке в другое время и в другое место. Чтобы меня не разлучили с дядей, снова пришлось прибегнуть к медицинскому халату и шапочке, доставленным мне в свое время Эриком. Мастерски включившись в процесс погрузки больных и раненых, я потом пристроился к замыкающему автобусу в качестве сопровождающего и всю дорогу поил пациентов водой, раздавал им галеты и шоколад, а на редких остановках покупал провизию и хоронил умерших… Без дела, словом, не сидел.

В суете и хаосе эвакуационного марша мне удалось раздобыть для Владимира Васильевича документы: на второй день пути в нашем автобусе скончался сильно обгоревший француз, и я на всякий случай сохранил его паспорт. Конечно, уроженца города Бордо дядя напоминал весьма отдаленно, но зато возраст совпадал идеально. Так мы и ехали — российский гражданин Александр Костин с просроченной визой ЮАР и пожилой француз Николя Шарль Садэ, забинтованный с ног до головы. По правде говоря, часть бинтов давно бы можно было уже снять, но в том-то и состоял фокус: именно под ними мы прятали оставшиеся деньги, оружие и, разумеется, алмазы.