Глаз Паука

С десяток ударов сердца Альс, вопросительно склонив голову набок, разглядывал возникшее перед ним явление. Хисс уже хотел вмешаться и ради его же блага отогнать молчаливого Одноглазого, но тут Аластор решился. Погладил изогнутый бок виолы, отсвечивающий красноватым лаком, и протянул инструмент незнакомцу. Тот вцепился обеими руками, как умирающий с голоду – в случайно перепавший кусок мяса.

– Он же немой, зачем ему виола? – недоуменно поинтересовалась Диери.

– Да нет, говорить он умеет. Еще как умеет. Мы своими ушами слышали, – вполголоса растолковал подружке Малыш. – Только почему-то не хочет. Или не может. Но вот петь…

Тем временем Одноглазый покрутил инструмент так и эдак, подергал за свитые из воловьих жил струны, прислушиваясь к извлекаемым звукам. Поерзал на скамье, устраиваясь поудобнее.

И, к безмерному удивлению таращившейся компании и редких в этот полуденный час посетителей таверны, уверенно вывел мелодию – сперва дополняя ее неразборчивым мычанием, а затем и членораздельными словами. По сравнению с громоподобными раскатами, что остановили драку на Плешке, голос его теперь звучал довольно тихо, но внятно и, пожалуй, завораживающе. Спетой им баллады Хиссу – да и не только ему – слышать прежде не доводилось. Вдобавок у рыжего мошенника возникло стойкое ощущение, что певец не слишком уверенно владеет собственным языком – как человек, вынужденный долгое время хранить молчание. Иногда он запинался, сбиваясь с такта и пропуская слова, словно забыв их и не в силах теперь вспомнить разом.

…Вечен ли ветра пронзительный вой,
Бесконечен неба стремительный бег,
Мрачен лес в ожиданье дождя
Холодною зимой…

Воин – не воин и ворон его

Думают об одном:
Ах, вот и кто меня сможет обогреть,
Ах, вот и кто приготовит ложе,
Где те двери, что открыты для меня,
Кто ждет меня за ними, кто же?..

Аластор недоверчиво уставился на странного певца.

– А если вот так? – пробурчал он себе под нос и отобрал у Одноглазого виолу.

…Слышишь крик воронья в почернелом лесу?
То невеста моя наточила косу;
Битых птиц на песке – росчерк в алой крови:
То невеста в тоске пишет мне о любви;
А шальная стрела у виска пропоет —
То невеста меня на свидание ждет…

В зрачке единственного глаза сидевшего напротив Аластора человека на миг вспыхнула и погасла яркая искорка. Теперь уже он нетерпеливо потянул к себе инструмент, когда песня закончилась – и слушатели невольно поежились от мрачной силы, влитой в простые слова незнакомой песни.

…Вертится, крутится мельница,
Стало быть, все перемелется.
Ветер промчится над берегом,
Дверь затворится за недругом,
Сталь оперения ястреба
Вспыхнет в закатных лучах…

Сложенную невесть когда и кем «Мельницу» в Шадизаре знали многие, и потому с удовольствием подтягивали. Но едва закончил Аластор – вступил Одноглазый, и снова в обеденной зале ощутимо повеяло холодом.

…Много смелых на страже уходили во тьму,
Те, о ком не расскажешь, не споешь никому —
За поверженной ратью встала новая рать,
Мы учились не плакать, не умея терять.

Мы все ближе к заветным золотым берегам,

К маякам из легенды, что светят векам,
Глухо топчут копыта пепел, угли, золу,
Наша цель позабыта и пылится в углу.

…Зачерпни, как шеломом, ветра времени вой,

Валом пены и громом подступает прибой.
Перекресток последний на дороге распят,
Чайки стонут над бездной и кони храпят…

Хисс поймал себя на том, что стучит по столешнице кружкой в такт мерному, словно удары сердца, увлекающему за собой ритму очередной баллады, и обнаружил, что не одинок в этом. Еще недавно уныло пустовавшую таверну заполняли неизвестно откуда взявшиеся посетители, столы, скамьи и табуреты жались к стенам, освобождая круг, заключивший в себе двух человек. Доброхоты снабдили Одноглазого другой виолой, так что теперь ему и Аластору не требовалось обмениваться инструментом.