Глаз урагана

Первый вопрос, которым задался Пратт, звучал так: а возможно ли, чтобы один русский ученый не помнил отчества другого? Ведь русские относятся к своим полным именам весьма щепетильно, а на работе у них приняты официальные обращения. Вместе с тем Верещагин и Александровский общались только в молодости и сравнительно недолго. Так что незнание отчества вполне допустимо. Более того, оно косвенно свидетельствует о том, что послание писалось искренне и импульсивно.

Пратт пометил первый абзац желтым цветом, перечитал следующие два и, поколебавшись, снова пустил в ход желтый маркер. Слегка настораживало отсутствие грамматических ошибок в тексте, что было странно для нетрезвого человека. С другой стороны, Верещагин славился энциклопедическими познаниями и вряд ли был пьян по-настоящему. Слегка во хмелю, как говорят русские. Отсюда кураж и вольные обороты речи: «назюзюкался», «ноздря к ноздре», «глотайте пыль», «техника в руках дикарей».

Последнее выражение слегка покоробило Пратта, всегда относившегося к русским свысока. Это они являлись для американцев дикарями. Опасными, изобретательными, коварными, непредсказуемыми, но – дикарями, варварами. Оказывается, в их сознании произошли перемены. И от Артура Пратта во многом зависит, закрепятся ли они или же будут подавлены новыми комплексами вины и неполноценности.

Золотая молодежь? Человеческий фактор? Патриотизм? Все это пустые звуки. Как бы ни хорохорился Верещагин, на самом деле он завидует бывшему однокашнику. Это читается между строк, это ощущается по общему задиристому тону письма. Ключевая фраза самого большого абзаца: «Стыдно и гадко». Она адресована Александровскому, однако, скорее всего, стыдно и гадко самому Верещагину. У него просто не хватает мужества сбежать из России. Он боится за сына, за жену, за собственную шкуру. Это отравляет его существование. Невозможно жить, постоянно делая хорошую мину при плохой игре. Трудно засыпать, корчась от зависти, изнывая от невозможности получить то, что принадлежит тебе по праву. Вот главная причина агрессии, исходящей от Верещагина.

Пратт усмехнулся, но тут же нахмурился. Ненависть – самая грозная сила на земле. Никакие ядерные взрывы, никакие тайфуны и извержения вулканов не способны сравняться по мощи с обычной человеческой ненавистью. Русские были долго ущемлены в своей гордости и теперь во что бы то ни стало стремились поднять головы. Пройдет два года, как пишет Верещагин, и они получат в свое распоряжение опаснейшее оружие, от ударов которого не защититься базами на границах России. Сколько разрушительных ураганов способна выдержать Америка, прежде чем обездоленные взбунтуются, а черные возьмутся за ножи и пистолеты? Новый Орлеан показал, что от локальной трагедии до общенациональной катастрофы – рукой подать. Создатели «Суры» прекрасно осведомлены об этом. У них действительно появился шанс…

Но воспользоваться им русские не успеют.

Отложив желтый маркер, Пратт вооружился красным и начертал в правом верхнем углу письма аккуратный треугольник. Это означало, что Оперативный директорат не только подтверждает достоверность документа, но и призывает отнестись к нему со всей серьезностью.

Рядом с треугольником возникли красный восклицательный знак и латинская буква «А». Они были равнозначны рекомендации продолжать операцию «Storm Troops» в режиме повышенной активности или «экшн плюс», как говорили на сленге Лэнгли.

Велев секретарше отправить досье по назначению, Пратт занялся изучением личности русского разведчика, ведущего контригру в Каире. Его звали Максим Галатей. Самая свежая информация об этом человеке поступила ночью. Это была обычная записка, написанная от руки и отснятая на ксероксе. Две страницы с множеством допущений и минимумом фактов. Однако из любого документа можно выудить что-нибудь полезное, и Артур Пратт терпеливо выуживал. Штришок за штришком, крупицу за крупицей. Предстояло решить, использовать ли Галатея в интересах ЦРУ или убрать с дороги. Размышляя над этой проблемой, Пратт увлекся ею до такой степени, что пропустил время ланча.

Глава восьмая

Египет, Каир, Цитадель Саладина,

26 мая, вечер

Несмотря на все усилия Беликова, Сашу Горовца выпустили из тюрьмы только на исходе вторых суток. Первое, что он спросил, усевшись в автомобиль, это:

– Вода есть?

Вторая фраза прозвучала так:

– Почему вы так долго возились? Я уж решил, что сгнию в этой вонючей каталажке. Ни помыться, ни даже напиться.

Беликов осторожно потянул носом и убедился, что от спутника не пахнет ни потом, ни мочой, ни тухлой баландой. Все правильно. Какие бы басни ни рассказывал Саша про египетские застенки, основной срок своего короткого заключения он отбывал в довольно комфортабельных условиях.

– Били? – спросил Беликов, трогая машину с места.