Глаз в пирамиде

— Что, черт побери, здесь происходит? — возопил я. — Кто вы такие? С чего вы взяли, что шериф Картрайт и его полиция — коммунисты? И куда вы меня везете?

— Заткнись, — сказала женщина, выпустившая меня из камеры, и легонько ткнула меня автоматом. — Поговорим, когда будем готовы. А пока суши штаны.

Машина разгоняется в ночной тьме.

(Федерико Малдонадо по кличке «Банановый Нос» попыхивал сигарой, развалившись в лимузине «Бентли», пока шофер вез его к особняку Роберта Патни Дрейка, в Блю-Пойнт на Лонг-Айленде. Вдруг вспомнились Чарли Уоркман по кличке «Жук», Менди Вейсс и Джимми Землеройка, которым 23 октября 1935 года он отдал приказ: «Не упустите Голландца. Приковбойте сукина сына». Три стрелка бесстрастно кивают. Ковбоить человека неприятно, но эта работа хорошо оплачивается. Когда просто убиваешь, можно проявить меткость, даже артистичность, ведь тут главное — чтобы удостоенный твоего внимания человек больше не жил. Но в ковбойстве, как это называется на их профессиональном языке, нет места творческому самовыражению и индивидуальному почерку: тут главное, чтобы в воздухе было побольше свинца, а от жертвы осталось живописное кровавое месиво — хороший материал для бульварной прессы и предупреждение о том, что Братство нервно и вспыльчиво, так что лучше его не раздражать. Признаком ковбойства «с душой» — не обязательным, но желательным — считалось одновременное убийство вместе с намеченной жертвой нескольких случайных прохожих, чтобы все хорошо себе уяснили, насколько Братство раздражено. Голландец, например, унес с собой жизни двух прохожих. А в другом мире, который пока еще остается этим миром, Альберт Штерн по кличке «Учитель» открывает утреннюю газету от 23 июля 1934 года и, прочитав заголовок АГЕНТЫ ФБР ЗАСТРЕЛИЛИ ДИЛЛИН-ДЖЕРА, тоскливо думает: «Если бы я убил такую важную птицу, мое имя никогда бы не забыли». А еще раньше, 7 февраля 1932 года, Винсент Колл по кличке «Бешеный Пес» смотрит из телефонной будки на окна магазина и видит знакомую фигуру с автоматом «томми» в руках, пересекающую аптеку. «Голландец, проклятая свинья», — выкрикивает он, но его никто не слышит, потому что автоматная очередь уже методично бьет по телефонной кабине сверху вниз, справа налево, слева направо и снова сверху вниз, чтоб наверняка... Но взглянем на картинку под другим углом, и вот уже 10 ноября 1948 года, когда «величайшая газета мира», то есть «Чикаго трибьюн», сообщает об избрании на пост президента США Томаса Дьюи, человека, который не только не был избран, но даже не был бы в живых, не дай Банановый Нос Малдонадо Чарли Жуку, Менди Вейссу и Джимми Землеройке столь подробные инструкции насчет Голландца.)

«Кто в тебя стрелял?» — спросил полицейский. «Мама это лучший выбор, о мама мама мама. Хочу гармонии. Не хочу гармонии», — услышал он бессвязный ответ. «Кто в тебя стрелял?» — повторяет вопрос полицейский. Голландец продолжает бормотать: "О, мама мама мама. Порция свежей бобовой похлебки".

Мы ехали до рассвета. Машина остановилась на дороге у белого песчаного пляжа. Высокие тонкие пальмы темнеют на фоне лазурного неба. Наверное, это Мексиканский залив, думаю я. Сейчас они могли сковать меня цепями и бросить в залив в сотнях миль от Мэд-Дога, не вмешивая в это дело шерифа Джима. Да нет, они ведь совершили налет на тюрьму шерифа Джима. Или это была галлюцинация? Надо внимательнее присматриваться к реальности. Наступил новый день, и при свете солнца я должен познать факты, тяжелые и острые, и потом не забывать о них.

После ночи в машине у меня ноет все тело. Весь мой отдых свелся к дурманной дреме, в которой на меня смотрели циклопические рубиновые глаза, отчего я в ужасе просыпался. Мэвис, женщина с автоматом, несколько раз обнимала меня, когда я вскрикивал. Она что-то нежно бормотала мне, и один раз ее губы, мягкие, прохладные и нежные, легко коснулись моего уха.

На пляже Мэвис знаком приказывает мне выйти из машины. Солнце жаркое, как епископское исподнее по окончании проповеди против порнографии. Она выходит вслед за мной и захлопывает дверь.

— Мы ждем здесь, — говорит она. — Остальные возвращаются.

— А чего мы ждем? — спрашиваю я. В этот момент водитель завел двигатель. Машина развернулась, описав широкую дугу, и через минуту скрылась за поворотом шоссе. Мы остаемся наедине с восходящим солнцем и асфальтом, припорошенным песком.

Мэвис манит меня за собой на пляж. Чуть впереди, довольно далеко от воды, стоит небольшая белая кабинка для переодевания. Дятел прилетел и опустился на крышу кабинки — с таким усталым видом, словно он налетал больше, чем пилот Йоссариан, и ему уже никогда не подняться в небо.

— Какой у нас план, Мэвис? Тайная казнь на далеком пляже в другом штате, чтобы на шерифа Джима не пала тень подозрения?

— Не будь идиотом, Джордж. Мы взорвали тюрьму этой коммунистической мрази.