Глаз в пирамиде

В какую чертовщину я вляпался и почему я такой идиот, что соглашаюсь с этим? Я попытался увидеть, что находится в том направлении, откуда пришла моторная лодка, но солнечные блики на золотом металле меня слепили, и я не мог рассмотреть даже очертаний. Я снова взглянул на черную моторную лодку и увидел, что на ее носу изображен круглый золотой предмет, а на корме развевается маленький черный флаг, в центре которого изображен такой же золотой предмет. Я кивнул в сторону этой эмблемы.

— Что это?

— Яблоко, — сказала Мэвис.

Люди, которые выбрали своей эмблемой яблоко, не могут быть совсем уж плохими. Я запрыгнул в лодку, и ее кормчий оттолкнулся веслом от берега. Мы с гулом рассекали водную гладь залива, приближаясь к золотом объекту на горизонте. Он все еще слепил глаза, бликуя отраженным солнечным светом, но я все же сумел разглядеть какой-то длинный низкий силуэт с маленькой башенкой в центре, что-то вроде спичечного коробка на палке от метлы. Затем я понял, что неправильно оценил расстояние. Корабль, или что там это было, находился гораздо дальше от берега, чем показалось мне вначале.

Это была подводная лодка — золотая субмарина — длиной, пожалуй, в пять городских кварталов, не меньше самого большого океанского лайнера. Коническая башня была высотой в три этажа. Когда мы остановились рядом с ней, нам помахал с башни какой-то человек. Мэвис махнула ему в ответ. Я тоже вяло махнул, почему-то решив, что так будет правильно. Я все еще думал об этой масонской татуировке.

В борту подводной лодки открылся люк, куда и вплыла маленькая моторка. Люк закрылся, вода ушла, лодка осела на спусковые салазки. Мэвис показала рукой на дверь, с виду похожую на дверь лифта.

— Иди туда, — велела она. — Увидимся позже, может быть. -Она нажала на кнопку, и, когда открылась дверь, я увидел позолоченную кабину с ковром. Я вошел в нее и был мигом поднят на триэтажа. Когда дверь открылась, я попал в небольшую комнату, гдеменя ожидал человек, позой своей напомнивший мне не то индуса, не то индейца. Я сразу вспомнил замечание Меттерниха о Талейра-не: «Если кто-то пнет его в зад, на его лице не дрогнет ни одна мышца, пока он не решит, что делать».

Еще он был поразительно похож на Энтони Куинна: те же густые черные брови, желтовато-коричневая кожа, мощный нос и не менее мощная нижняя челюсть. Перед мной стоял крупный дородный мужчина с могучими мышцами под тельняшкой в черно-зеленую полоску. Он протянул мне руку.

— Прекрасно, Джордж. У тебя получилось. Я Хагбард Челине. — Мы обменялись рукопожатием; у него была хватка Кинг-Конга. — Добро пожаловать на борт подводной лодки «Лейф Эриксон», названной так в честь первого европейца, добравшегося до Америки через Атлантику, да простят меня мои итальянские предки. К счастью, среди моих предков были и викинги. Моя мать — норвежка. Но русые волосы, голубые глаза и светлая кожа всегда были рецессивными признаками. Мой сицилийский папаша забил материнские гены.

— Где, черт возьми, вы достали этот корабль? Никогда бы не поверил, что существование такой подводной лодки можно скрыть от всего мира.

— Эта лодка — мое детище. Она построена по моему проекту в норвежском фьорде. Вот на что способен освобожденный разум. Я Леонардо да Винчи XX столетия, хотя и не гей. Конечно, я попробовал и это, но все-таки женщины интересуют меня больше. Мир никогда не слышал о Хагбарде Челине. И все потому, что мир глуп, а Челине — умен. Эту лодку не засечет ни радар, ни сонар. Она лучше любой разработки американцев или русских. Может опускаться на любую глубину в любом океане. Мы опускались на дно Атлантической впадины, исследовали котловину Минданао и несколько безымянных провалов в морском дне, о которых никто никогда не слышал. «Лейф Эриксон» готов к встрече с гигантскими, свирепыми и хитрыми чудовищами глубин, которых мы знаем не понаслышке. Я бы даже рискнул сразиться на этой лодке с самим Левиафаном, хотя меня радует тот факт, что пока мы видели его лишь очень издалека.

— Вы говорите о китах?

— Я говорю о Левиафане, дружище. Кит для этой рыбины, если ее можно назвать рыбиной, все равно что гуппи для кита. Не спрашивай меня, кто такой Левиафан — я даже приблизительно не могу тебе сказать, какой он формы. В подводном мире есть лишь один Лефиаван, и я даже не знаю, он это, она или оно. Я не имею понятия, как он размножается, — возможно, ему и не нужно размножаться, потому что он бессмертен. Возможно, это и не животное, и не растение, но это живой организм, и самый крупный на нашей планете. Да, Джордж, мы повидали чудовищ. Мы видели с борта «Лейфа Эриксона» затонувшие руины Атлантиды и Лемурии — или континента My, как называют Лемурию хранители Священного Хао.

— Да о чем это вы говорите? — спросил я, засомневавшись, не попал ли я в какое-то безумное сюрреалистическое кино, переходя от шерифов-телепатов к убийцам-гомосексуалистам, нимфоманкам-масоншам и психически больным пиратам по сценарию, написанному двумя наркоманами и юмористом с Марса.