Глаз в пирамиде

Они находились в изящно обставленной квартире над Лейк-шор-драйв («Мы всегда здесь встречаемся, — объяснил Саймон, — из-за аббревиатуры названия улицы»), и шум машин далеко внизу странно смешивался с подготовкой, как догадывался Джо, к черной мессе.

— Делай, что хочешь: вот весь закон, — распевал священник.

— Делай, что хочешь: вот весь закон, — вторил ему вместе с хором Джо.

Священник — единственный, кто не снял с себя одежду перед началом церемонии, — был румяным мужчиной средних лет с белым воротничком, и Джо было неуютно отчасти из-за того, что выглядел он уж очень по-католически. Ситуация ничуть не улучшилась, когда при знакомстве со священником, к которому его подвел Саймон, тот представился как «Падре Педерастия», причем произнес это с подчеркнуто игривой интонацией, кокетливо глядя прямо в глаза Джо.

По мнению Джо, паства состояла из двух совершенно разных категорий «прихожан»: нищих хиппи-профессионалов из Старого Города и богатых хиппи-любителей как с самой Лейк-шор-драйв, так и, вне всякого сомнения, из рекламных агентств на Мичиган-авеню.

Однако их было всего лишь одиннадцать, включая Джо, а с Падре Педерастией — двенадцать. Где же традиционная чертова дюжина?

— Готовим пентаду, — велел Падре Педерастия.

Саймон и весьма миловидная юная девушка, ничуть не смущаясь своей наготы, встали со своих мест и направились в сторону двери, которая, как предположил Джо, вела в спальню. По дороге они взяли кусочек мела со стола, на котором в специальной подставке в форме козлиной головы курились гашиш и сандаловое благовоние, и, опустившись на корточки, нарисовали на кроваво-красном ковре перед дверью большой пятиугольник. Затем к каждой стороне пятиугольника они пририсовали по треугольнику, и так получилась звезда — особая звезда, которая, как было известно Джо, называлась пентаграммой — символом оборотней и демонов. Ему вдруг вспомнился сентиментальный старый стишок из фильма Лона Чейни-младшего, но сейчас он почему-то перестал казаться ему пошлым:

Даже тот, кто сердцем чист
И читает перед сном молитвы,
Может превратиться в волка,
Когда цветет волчий корень
И полна осенняя луна.

— И-О, — упоенно пел священник.

— И-О, — с чувством подхватывал хор.

— И-О, Э-О, Эвоэ, — становилось громче пение.

— И-О, Э-О, Эвоэ, — следовал ритмичный ответ хора.

Джо ощутил, как его рот наполняется странным, пепельно-едким вкусом, а в кончики пальцев ног и рук вползает холод. Внезапно воздух в комнате неподвижно застыл, став отвратительно слизким и влажным.

— И-О, Э-О, Эвоэ, ХЕ! — воскликнул священник то ли в страхе, то ли в экстазе.

— И-О, Э-О, Эвоэ, ХЕ! — Джо услышал, как его голос сливается с другими голосами. Показалось ему, или впрямь все эти голоса неуловимо изменились и приобрели что-то звериное, что-то человекообразное?

— Ол сонуф ваоресаджи[36], — чуть тише произнес священник.

— Ол сонуф ваоресаджи, — отозвался хор.

— Свершилось, — сказал священник. — Мы можем пройти мимо Стража.

Паства встала и направилась к двери. Как заметил Джо, каждый человек обязательно старался войти в пространство пентаграммы и на мгновение там задержаться, словно хотел набраться силы перед тем, как приблизиться к двери. Когда настала его очередь, он понял почему. Резной орнамент на двери, который издали казался всего лишь непристойным и омерзительным изображением, вблизи попросту ужасал. С огромным трудом он пытался себя убедить, что эти глаза были просто обманом зрения, оптической иллюзией. Он не мог избавиться от ощущения, что они смотрели прямо на него, и совсем не ласково.

Это… существо… и был Страж, которого следовало умиротворить, чтобы они могли войти в следующую комнату.

Пальцы рук и ног Джо неумолимо холодели, и объяснить это самовнушением было невозможно. Он всерьез засомневался, не грозит ли ему обморожение конечностей. Но когда он вошел в пентаграмму и холод внезапно исчез, а взгляд Стража стал не таким грозным, он ощутил, как по его телу заструилась свежая энергия. Это было то же чувство, что он испытывал на сеансах групповой психотерапии — после того как лидер сумел его уговорить освободиться от скрытой тревожности и подавленного гнева, без стеснения выражая свои чувства в топании ногами, криках, рыданиях и ругательствах.

Он легко миновал Стража и вошел в комнату, где должно было происходить главное действие.

Ему показалось, что он покинул XX столетие. В обстановке и отделке комнаты проявлялось хаотичное смешение древнееврейского, арабского и средневекового европейского стилей, лишенных современной лаконичности и функциональности.