Глаза ее куклы

Осторожно высвободившись из его объятий, я медленно пошла к машине. Говорить сил не осталось, да и слова давным-давно потеряли свой смысл, стали похожи на развешанные на заборе вылинявшие тряпки.

Любила ли я Ника? Любила ли сейчас? Любила ли вообще когда-нибудь? Наверное, теперь это не имело значения.

Дверь такси захлопнулась, словно дверца мышеловки. И в это время я услышала громкое насмешливое карканье. Проснувшиеся вороны будто предрекали беду.

— Извините нас. Можем ехать, — сказал Ник таксисту, садясь на переднее сиденье.

Всю дорогу я ехала, словно обложенная ватой. Дышать-то удавалось с трудом, не то что думать.

Вот и аэропорт, несмотря на ранний час полный непроснувшимися раздраженными людьми. Большинство из них явно собиралось куда-то к морю. В этой суматохе только я одна чувствовала себя овцой, ведомой на заклание.

На таможне, конечно, стали задавать вопросы про кукол. Ник, обычно не слишком, как мне кажется, приветливый с незнакомыми людьми, был очень любезен и шутил. Говорил что-то про не повзрослевшую жену и был неловок настолько, что рассыпал целую горсть мелочи, а потом собирал монеты и извинялся.

— Что это? — таможенница показала на… Гретхен.

— Кукла, купила на блошином рынке. Не очень дорогая, но подходит к моей коллекции. Я как раз в таком стиле работаю, — проговорила я.

Сил для переживаний не осталось, поэтому фразы прозвучали спокойно и равнодушно.

— Проходите, — разрешила таможенница, и Ник поспешно подхватил наши коробки.

Мы не разговаривали до того момента, пока не оказались в зоне вылета.

— Ты молодец. Знаешь, а мне уже стало не по себе, — сказал Ник, когда мы прошли таможню.

Кажется, впервые за это утро я почувствовала в его голосе искренность.

А потом был самолет. Ник попытался взять меня за руку, но я отстранилась — слишком устала и мне просто хотелось побыть одной. Я перестала понимать саму себя, я перестала понимать, что происходит. Видимо, это симптомы болезни.

— Вот мы и в Мюнхене. Здесь я вырос, — сообщил Ник после посадки. — Вообще-то раньше мы жили в Берлине. Отец родился под Берлином, но затем переехали сюда, искали новую жизнь, — он горько усмехнулся.

В другое время я была бы рада, что он начал делиться со мной чем-то личным. А ведь странно — я так много говорила о себе, Ник был превосходным слушателем, но всегда избегал разговоров о себе и своей семье. Разоткровенничался он только один раз, когда рассказывал о кукле.

Еще когда мы готовились к путешествию, я знала, что у Ника квартира в Мюнхене. Туда мы и поехали — на метро, которое шло прямо от аэропорта.

Дом оказался в тихом, как понимаю, не самом фешенебельном районе, но, конечно, меня это не смутило.

Мы поднялись на третий этаж и вошли в квартиру. Кухня здесь совмещалась с гостиной и коридором, отдельные двери вели только в спальню и, очевидно, в санузел. Зная об увлечении Ника куклами и о его большой коллекции, я ожидала, что куклы будут здесь повсюду, но нет. Даже странно — пусто и чисто. Квартира казалась какой-то безликой, словно распечатанной на принтере. Светлая мебель, светлый пол — ни цветов, ни безделушек. Кухонный гарнитур, небольшой стол, еще один стол, уже письменный, рядом с ним — стеллаж с немногочисленными толстыми книгами, диван, висящая на стене плазма. Вот, собственно, и все.

Я так и стояла с коробками, в которых приехали Гретхен и две другие куклы, полетевшие за компанию, словно попала не в то место, куда ожидала.

— А где твои куклы? — спросила я нерешительно.

— Конечно, в камере хранения. Ты знаешь, я уезжал надолго. Не оставлять же их здесь? — пожал плечами Ник.

Он, напротив, чувствовал себя совершенно раскованно и уже распаковывал свой чемодан.

— Да располагайся же ты! — подняв голову от вещей, велел Ник. — Я вижу, ты не выспалась. Иди поспи, я тебе постелю. А вечером мы погуляем. Тебе надо посмотреть город.

Надо так надо.

— Можно мне в душ? — на всякий случай спросила я, осторожно ставя на пол коробку с Гретхен.

— Разумеется.

Я действительно поспала. Вернее, это был не сон, а странное состояние между сном и явью. Как будто рухнула в черную дыру. Сквозь эту дрему я слышала, что Ник говорит с кем-то по-немецки, но усталый мозг отказывался разобрать слова.

Пришла в себя я от прикосновения к плечу.

— Просыпайся, красавица! — звал Ник. — Нам пора.

Мне не хотелось подниматься, однако он торопил меня. Пришлось встать, чувствуя себя привидением, кое-как умыться и привести себя в порядок. За это время Ник сделал кофе в капсульной кофемашине, и это оказалось большим благом.

Учитывая, куда именно собиралась, я не взяла с собой лишней одежды, тут не до красоты, однако сменила джинсы и футболку. Надевая ее, я грустно улыбнулась. Когда-то сама сделала этот рисунок и нанесла его красками по ткани — женское лицо в причудливом переплетении ветвей. Теперь эти ветви показались мне символами клетки.

— Нам пора, — повторил Ник. Он, элегантный, как всегда, в джинсах и простой белой футболке, уже успел обуться и нетерпеливо ждал меня у выхода.

— Разве мы опаздываем? — удивилась я.

— Нас ждут. Мой друг Клаус. Он устроит нам хорошую экскурсию по городу.