Глаза Фемиды

Дом у Алексея основательный и большой, но на татарский манер с двускатной крышей и без сеней. Зато баня богатейшая — просторная, светлая и жаркая, можно сказать — знойная, с обширным рубленым предбанником, в котором свободно разместился дощатый стол человек на десять. «Зачем тебе такая, Алексей?» — спросил его Владимир. «Для гостей, — отвечал Саитхан. — Люблю гостей принимать. Вот вы сегодня помылись, попарились, вышли в предбанник, а на столе самовар кипит, молоко и сметана холодные, а баурсаки горячие. Правда ведь — хорошо?» — «Хорошо, — соглашается Владимир. — Хорошо, когда брюхо большо». В ответ Алексей хохочет: он с адвокатом соглашается. У них с Романовым давняя теплая дружба. Алексей — бывший подзащитный Романова по делу о злостном браконьерстве — самовольной порубке гослесфонда. Устроившись работать на семафор, Алексей не захотел по примеру двух других ютиться с большой семьей в крохотной летней избушке, предоставленной техучастком. Да и при всем желании не смог бы в ней разместиться: не для того она строилась, чтобы круглогодично с семьей в ней жить. А у Алексея другого жилья не было, а имелось желание устроиться на житье основательно и с удобствами. Человек не ленивый, он нашел способ построить дом при небольших средствах, какими на тот период располагал. Выше Астаповского переката, за поворотом русла, где сосны бора растут по самой кромке обрыва, прижимное течение жадно лижет рассыпчатый песок берегового яра, подмываясь под самые корни и обрушая деревья во множестве. Упавшие под яр, стволы лежат вдоль кромки воды никому не нужные и дожидаются весеннего паводка, который подхватит их и понесет неведомо куда — это в лучшем случае. А в худшем — под винты теплохода. Разжившись бензопилой, Саитхан разделал стволы на бревна, скатал их в воду и, сплотив, сплавил по течению до заранее намеченного на берегу места. Под осень, когда река схлынула, обсохшие бревна Саитхан своими лошадками не торопясь вытаскал на бугор вдоль кромки бора, на котором задумал строиться. Помогать отцу из города приехали сыновья, коллективом работа спорилась бойко и вскоре на берегу зажелтели два новых сруба: избы и бани. Баню на мох сложили сразу же: ей просыхать не обязательно, от каменки высохнет. А сруб для дома решили выдержать до лета, чтобы просох и дал усадку. Первую зиму Алексей с женой Варей прожили в казенном домике и бане одни. Младшие дети учились: кто в интернате, кто у родных в городе. А старшие — в институтских общежитиях и военных казармах. Восьмерых растил для страны и будущей своей старости Алексей. И чтобы легче их прокормить, выбрал для жительства Астаповский перекат, вокруг которого в недоступных механизмам лугах нетронутые травы, в озерах — непуганые караси, а в лесу — грибы, хоть косой коси. На этом приволье развел Алексей всякую домашнюю животину: коров, коней и коз. Успевай только поправляться. Зажил Алексей нескучно, сытно и хорошо в полной недоступности для любого начальства из-за удаленности от автодорог и железнодорожных станций. А еще из-за того, что поселился в глухом месте, на стыке трех районов, руководители каждого из которых не считали этот угол своим, а потому интереса к домам работников речфлота проявлять не спешили, под предлогом уважения прав соседей на эту территорию. Большие начальники из политических соображений себя так часто ведут. Поменьше и совсем мелкие обычно наделены амбициями противоположного свойства и не стесняются заявить свои права на спорной территории, чтобы снять с нее пенки и улизнуть восвояси, а там — хоть трава, извиняюсь — лес, не расти. Вот такой начальник из лесоохраны и объявился однажды на Астаповской излучине с целью таксации запасов спелой древесины в прибрежном лесном массиве и с интересом оглядел свежесрубленные постройки возле семафора. Со знанием дела сосчитал венцы, замерил, длину, высчитал кубатуру, составил протокол о самовольной порубке и предложил подписать Саитхану. Саитхан обиделся, поскольку живых деревьев он не рубил, и от подписания отказался. Лесничий сделал об этом отметку в протоколе и пошел к другому семафорщику — Роману, у которого у самого нос был в пушку и от этого обстоятельства перед лесным начальством у него возникала робость. Дабы не возбуждать интереса к своей персоне и показать лояльность к закону и власти, Роман подписал протокол не глядя, чем подтвердил факт незаконной порубки и записал себя в смертельные враги к Саитхану. Третий семафорщик, старик Митяй, власть не уважал и по старости не боялся. Он с лесником спорить не стал, во всем соглашался и поддакивал: все так, все так. Но когда настала пора расписаться под протоколом, заявил о своей неграмотности и вместо подписи поставил ничего не означающий крест. Старик так поступил назло Роману, который зимой застрелил у него собаку. А теперь Митяй дальновидно не захотел расписаться рядом с подписью Романа, из неуважения и желания чем-нибудь его опорочить, а вовсе не из солидарности с Саитханом, которого не любил за то, что тот моложе, но богаче.