Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928

Это чувство социальной зависти в сочетании с ощущением собственной экономической неустроенности и бесперспективности находило выражение в различных требованиях и лозунгах. Весной 1928 года в обстановке так называемого «хлебного кризиса» крестьянская беднота Тармокинского сельсовета Тарского округа в Западной Сибири приняла воззвание, в котором, в частности, говорилось: «У зажиточных все есть <…> и они теперь стараются сорвать с бедноты три шкуры. <…> Советская власть! <…> помоги же нам! <…> Прикажи нашим зажиточным живодерам продать солому по умеренной цене» [940]. Летом 1928-го в самых разных районах страны вновь замаячил призрак голода. Информационная сводка № 11 от 28 августа 1928 года, подготовленная аппаратом ЦК ВКП(б), констатировала «систематические перебои в снабжении хлебом городского населения», случаи заболевания в Оршанском, Полоцком, Витебском округах «на почве употребления в пищу суррогатов хлеба» [941].

Тремя неделями ранее в политдонесении Уральского военного округа цитировалось одно из писем в Красную армию в качестве типичного примера: «Мы, твои родители и твои дети, через 2–3 недели будем умирать с голоду. Поспеши выхлопотать нам бумагу, чтобы дать нам хлеба, чтобы не допустить нас до гибели. 21-й год надвигается» [942].

Даже в крупных промышленных центрах, где положение было, безусловно, лучше, сводки отмечали недовольство населения продовольственным положением. В октябре 1928 года в сообщении о настроениях рабочих в Ленинграде говорилось, что на фабрике имени Бела Куна «главной темой разговоров у рабочих <…> недостатки продуктов и очереди у магазинов». На это же указывал в апреле 1928 года И. Е. Каспаров, ответственный секретарь партколлектива завода «Красный треугольник», где, как на ленинградской фабрике «Равенство», велись следующие разговоры: «Десять лет строим, говорите, что положение улучшается, а в результате изволь стоять в очереди за хлебом» [943].

Таким образом, материалы политического контроля, на наш взгляд, убедительно свидетельствуют о том, что годы НЭПа не привели к подлинной стабилизации в экономических настроениях ни в одной из крупных социальных групп Советской России. Рабочий класс и крестьянство, являвшиеся социальной основой режима, все чаще жаловались на нереализованность большевистских лозунгов 1917 года. Их волновали значительная безработица, низкий уровень зарплат и доходов крестьянского хозяйства, высокие цены, плохие жилищные условия, постоянные перебои в снабжении продовольственными и промышленными товарами. «Мы хотим работать и быть сытыми», — писал секретарю ЦК ВКП(б) В. М. Молотову рабочий-краснознаменец Л. Н. Калинин осенью 1926 года [944]. Передача земли крестьянам, ставшая одним из важнейших факторов победы большевиков в Гражданской войне, не решила проблем аграрного перенаселения российской деревни, повышения культуры земледелия и уровня жизни. Субъективные ощущения крестьянства, жаловавшегося в своем большинстве на экономическую неустроенность, подтверждаются статистическими данными. Переделы земли вели к дроблению наделов. Их число с 16 миллионов в 1914 году выросло до 24 миллионов в 1924 году.

Крайне низкой оставалась производительность труда в сельском хозяйстве. Одной из основных причин этого являлся слабый уровень обеспеченности сельскохозяйственным инвентарем и рабочим скотом. До 40 % пахотных орудий в 1927 году составляли деревянные сохи; до трети крестьянских хозяйств не имели лошадей, основной тягловой силы. К этому добавлялся неэквивалентный обмен сельхозпродуктов на промышленные товары, увеличившийся по сравнению с дореволюционным временем. Промышленные товары в подавляющем большинстве были дорогими и невысокого качества. Деятельность торговой кооперации, в значительной степени страдавшей от политизированности и бюрократизированности, не удовлетворяла нужды большей части крестьян. По мнению В. Л. Телицына, «мира между крестьянством и властью, деревней и городом в годы новой экономической политики не получилось, можно говорить лишь о кратковременном перемирии (но и к нему шли, не считаясь с жертвами): власть шла на определенные уступки, и крестьянство шло на подобного рода уступки, но не более того» [945].

Обещания позаботиться о достойном уровне жизни интеллигенции по большей части оставались на уровне декларирования. Основная часть интеллигенции — народные учителя, работники государственного здравоохранения и культуры, труженики сельского хозяйства — жили весьма скудно. Их заработок был ниже зарплаты среднего квалифицированного рабочего. Дореволюционное существование для многих из них превратилось в прекрасное воспоминание о безбедной и устойчивой жизни.