Глаза химеры

Дни складывались в недели, а те объединялись в месяцы. Зима закончилась. Кажется, Мастер немного оправился после потери жены, он вновь следил за хозяйством и периодически отлучался по делам, но стал еще более молчаливым и почти не улыбался. Мастер работал над Ипом — каждый день он скрупулезно водил иглой по его коже, он добрался уже до бедер и занялся правой ногой. Каждую ногу он обрабатывал по две недели, сначала икры, затем голени, пядь за пядью он покрывал тело Ипа замысловатым узором истории. Весь февраль ушел на грудь, март — на руки, апрель на ноги, а май был посвящен торсу. Ип чувствовал, как покрывается второй кожей, краска ужасно чесалась, но Мастер запрещал притрагиваться к ней и сам обтирал Ипа каким-то раствором, слегка унимавшим зуд. Одновременно у Ипа возникло ощущение внутренней наполненности, значимости, словно он был сосуд, куда наливают доброе вино. Это было странное, не виданное ранее чувство.

Ип никогда не спрашивал Мастера о том, что именно он рисует. И однажды, доводя внешний контур вязи на левой ключице до конца, Мастер произнес:

— Ты почти завершен, друг мой. Мы приближаемся к концу, но во всякой хорошей истории требуется поставить точку. Понимаешь?

— Да, хозяин.

— Э, нет, я уже давно не твой хозяин. Возможно, я был твоим покровителем, но близок час, когда мои услуги тебе не понадобятся.

Ип вздрогнул от чересчур сильного укола иглы. Мастер это заметил.

— Боль! Она напоминает нам, что мы все еще живы. Терпи, осталось немного, совсем чуть-чуть. Люди рождаются в муках и уходят со страданиями. Боль — это наш поводырь в мире жизни. И это лишь одна из множества мыслей, которые я нанес на тебя, дружище. Тебя наверно интересует, что именно я рисую на твоем теле?

— Я размышлял над этим. Ведь вы запретили мне смотреть в зеркало.

— Еще не время. Потом ты сможешь любоваться собой, сколько влезет. Твоя история, Ип, это рассказ, идею которого я давно вынашивал, но мне потребовалось потерять мою любимую Хельгу, чтобы понять, что мы не вечны. Это повесть о любви и предательстве, о великих лишениях и человеческом счастье. Твоя история, Ип, это рассказ о простых вещах.

— Джаггерот тоже унес с собой историю? И тот кузнец? И торговка из Сансета, что приходила к вам на новолуние?

Мастер отложил иглу и вытер руки ветошью. Посмотрел в окно. Над морем летали чайки.

— Этот мир, — произнес он, — наводнен историями. Нас окружают сказки, легенды и предания. Мы постоянно сталкиваемся с удивительными, волшебными сказаниями, которые учат нас мудрости, восхищают, развлекают. Эти истории живут с нами. Это наше величие и богатство. Некоторым из них тысячи лет, они древние, как сам род людской. А другие появились совсем недавно, они только родились и еще не успели разойтись среди народа. Они могут быть короткими и длинными, это притчи, рассказы и повести, это романы и целые эпопеи, это песни и поэмы, и даже ученые трактаты о природе, человеке и Боге. В каждом человеке заключена история. Раньше было по-другому. Истории записывали в книги, а книги складывали в специальных хранилищах. Но Великий пожар уничтожил большинство ценнейших книг, и память человечества оказалась утрачена. Пришлось начинать все заново. И тогда умные люди поняли, что самым лучшим хранилищем истории будет сам человек. Алхимики придумали способ заключать слова в человека, да так, что он сам становится живой историей. Появились специально обученные мастера, которые переписывали истории из книг в людей, а из тех людей в новых людей. Я — один из них.

Ип встал с кресла.

— Но вы ничего не переписывали.

— Потому что я мастер-сочинитель. Я создаю истории.

— А что будет, если вы не закончите историю?

Мастер помедлил, казалось, ему трудно ответить на этот вопрос.

— Ступай к мельнице, что стоит возле макового поля по ту сторону реки.

Июньским вечером Ип отправился к заброшенной мельнице, черным гнилым зубом торчавшей у опушки макового поля. Еще издали он заметил на ступенях скрюченный силуэт и когда подошел поближе, увидел, что это старик в лохмотьях.

Едва завидев пришельца, старик рявкнул:

— Убирайся!

— Я хочу поговорить.

— Прочь! Не желаю ни с кем разговаривать.

Ип остановился в трех шагах. Старик был настоящей развалиной — вместо волос нечесаные колтуны, костлявые, пораженные артритом пальцы, на одном глазу бельмо, кожа желтая, как пергамент.

— Позволь задать тебе всего один вопрос.

Старик пожевал беззубым ртом, сплюнул вязкий комок в камыши и буркнул:

— Чего тебе надо?

— Что бывает с неоконченной историей?

Старик дико вытаращил единственный выцветший глаз, в котором запылало бешенство. Медленно, с трудом он встал со своего насеста и оперся о суковатую палку.

— Что бывает?! — взвизгнул он, трясясь всем телом. — Я покажу тебе, что! Смотри!

И он сорвал с себя мешковину, обнажая дряблое ссохшееся тело, все в морщинах и иссиня-зеленых как болотная ряска пятнах. Где-то еще угадывались рисунки и иероглифы, но большая часть татуировки превратилась в неразборчивое пестрое месиво, больше напоминавшее проказу или редкую кожную болезнь. Ип отступил.