Глаза химеры

Они вошли в Храм. Несколько человек сидели на каменных скамьях. Кто-то подбирал краски, некоторые беседовали. Один татуировщик наносил узор на плечо человеку, заглядывая в прямоугольные куски бумаги, скрепленные переплетом.

— Переписывает книгу, — пояснил Мастер.

Они остановились в центре храма. Подошел чернокожий настоятель.

— Здравствуй, — он сверкнул ожерельем белоснежных зубов, потом глянул на Ипа. — Твоя новая работа?

— Да. Нужно завершить.

Настоятель сделал приглашающий жест в сторону алтаря:

— Сегодня свободен. Творцы приходят все реже, — его улыбка померкла. — Все меньше историй с каждым годом…

Они прошли к алтарю — статуе человека со скрижалью в одной руке и пером в другой. Слепые глазницы неведомого бога бесстрастно смотрели вверх. Перед изваянием находился каменный стол.

— Разоблачайся. Ложись.

Ип подумал, что сейчас его принесут в жертву, но исполнил приказ.

Мастер достал инструменты, краски, ушел куда-то, но скоро вернулся с жаровней. Засучив рукава, он поднес раскаленную иглу к лицу Ипа.

— Будет больно.

Боль была ошеломляющей. Прежние уколы показались невинной щекоткой по сравнению с этой новой обжигающей болью, которая проникала словно бы вглубь черепа, до самого основания шеи. Когда работа была окончена, Мастер устало сел на каменный порог — прямо у ног белоснежного бога. На его лице выступили крупные капли пота, под глазами залегли мешки. Ип встал с ложа и подошел к Мастеру.

— Это все?

— Да. — Мастер потер веки. — Теперь да. Всякий раз становится тяжелее.

— Почему?

— Творец вкладывает в творение часть себя. Это отнимает силы.

Ип помог Мастеру подняться.

— Там, за статуей есть комната. Я подожду тебя.

Ип пошел. Комната напоминала монашескую келью и выглядела просторной. Едва ступив в нее, Ип заметил в противоположном конце другого человека. Поначалу он хотел заговорить с незнакомцем, но потом понял, что это он сам. Вся стена была огромным зеркалом. Ип подошел поближе и, наконец, смог разглядеть себя с ног до головы. Он был живой картиной. Он был произведением графического искусства — на его теле было нарисовано море, и солнце, и морские птицы, и корабли, и кромка берега, и люди, и различные мифические существа. А также иероглифы, пиктограммы, знаки и числа. И все это складывалось в единый узор, в монолитную картину на полотне его тела, с шеи до пят. А венчала всю эту композицию эффектная мерцающая татуировка, только что нанесенная Ипу на лоб — изящный росчерк автора.

Мастер наблюдал за тем, как в комнату Обращения заходит один человек, а выходит другой.

— «Буревестник». Так называется твоя история.

Человек-книга кивнул.

— Когда я увидел тебя на берегу, замысел повести родился мгновенно. Я сразу понял, как начнется и как закончится эта повесть. Требовалось лишь выждать какое-то время. — Мастер многозначительно смотрел на Буревестника. — Чтобы узор проступил сквозь кожу.

Человек-книга удивленно поднял брови. Мастер улыбнулся.

— Как рождаются истории? Они приходят к авторам, словно гости. Ночью и днем, утром и вечером, они стучатся в ворота, ждут на дороге, проходят мимо. Или их выбрасывает на берег. История не может родиться на пустом месте. Все начинается с идеи. Задача творца заключается в том, чтобы придать ей окончательную форму. Ты закончен, Буревестник. Я поставил точку.

Человек-книга протянул создателю руку.

— Здесь наши пути расходятся. Я останусь, надо повидаться со старым другом.

Буревестник сделал несколько шагов к выходу из Храма. Обернулся.

— Книги умирают?

— Да. Но чем больше людей услышало историю, тем дольше она будет жить в народе. История будет жить вместе с тобой, вместе с тобой она станет старше, обрастет подробностями и красками. А потом кто-то продолжит твое дело.

— Я начну сегодня. С этого города. Я пойду на юг, на запад, оттуда на север и в восточные края. Прощай.

Человек-книга ушел в мир.

К Мастеру подсел его чернокожий друг.

— Какой по счету?

— Третий. Этот самый лучший. Вряд ли я когда-нибудь напишу что-то подобное.

— Надо почитать. А тебе не мешало бы отдохнуть.

И мастера отправились на трапезу.

Хлеб

Земля была жирной. Лопата вгрызалась в нее, с хрустом отделяя от целины черные комья. Косматые клубки с клочьями корней, с извивающимися червями падали на кучу вынутого из траншеи чернозема.

Ник копал весь день.

Обливался потом, истер ладони до мозолей. Даже перчатки не помогли. Изредка он разгибался, чтобы сделать глоток ледяной воды из фляжки. Чего-чего, а воду давали в избытке. Рубашка быстро намокла, и он завязал ее на поясе, а штаны завернул до колен. Соленый пот ручьями струился по его лбу, по груди и спине. Капли падали на землю, которую он ворочал лопатой, кряхтя от усталости.

Когда работа была окончена, он воткнул лопату в кучу земли и вылез из траншеи. Взмокший, грязный и дико уставший. Он вытер лицо рубашкой. Солнце жарило беспощадно.

Траншею копала бригада из пяти человек. Каждый свой отрезок. Все они улыбались этим утром, когда шли из бараков на поле. Они шутили, пели песенки и строили планы. Но сейчас не улыбался никто.

Никто не пел.

Никто не шутил.

На хмурых испачканных лицах блестел пот.