Глаза Клеопатры

— Кум дал, — все еще задыхаясь, корчась от боли, пропыхтела Сова. — Пусти, больно, мать твою.

— Мою мать не трожь, — грозно предупредила баба Валя, но хватку слегка ослабила. — Кум, говоришь? А что посулил? На что ты повелась-то, дура?

— Скидку обещал к сроку.

— Развел он тебя, дуру лохастую, а ты уши-то и развесила. Ишь чего удумала — человека покоцать! Хотя тебе не впервой… Жмуром больше, жмуром меньше… Все, хватит с меня! Забирай шмотье и выметайся!

— Куда ж я пойду? — заскулила Сова.

— А мне до фени. Хоть в больничку. А ну стучи! — приказала баба Валя Маньке.

Манька замолотила в дверь. Подошла надзирательница.

— Чего надо?

— Тут у нас одна животом мается. «Схватило, — говорит, — не могу, умираю!»

— До утра потерпит… — начала было надзирательница, но тут вмешалась баба Валя.

— А ну открывай! — скомандовала она. — Она тут зажмурится, а нам что, до утра ждать?

Надзирательница открыла. Сова так и не смогла оправиться от Нининого удара. Согнувшись в три погибели, охая на каждом шагу, она собрала свои вещи и потащилась к двери.

— А это что такое? — Надзирательница наклонилась и осторожно, двумя пальцами, за кончик острия подняла с полу заточку.

— Это? — с невинным видом переспросила баба Валя. — Это кум обронил. Ему и неси.

Надзирательница обвела подозрительным взглядом обитательниц камеры. Все молчали.

— Пальчики проверь, — сладеньким голоском посоветовала баба Валя.

— Давай шуковней! — прикрикнула надзирательница на стонущую и кренящуюся набок Сову.

— Всем спать! — распорядилась баба Валя, когда дверь за ними закрылась, после чего поманила к себе Нину: — Да, девка, в рубашке ты родилась. Как же ты ее упредила?

— Сама не знаю. — Сидя рядом с бабой Валей на узких нарах, Нина только теперь заметила, что вся дрожит, и обхватила себя руками за плечи. — Я не спала. Никак не могла заснуть. Я слышала, как она встала. А потом увидела… Господи, я так страшно ее ударила! Не рассчитала…

— У-у-у, дура! Она б тебя ударила пострашней. И хватит ее жалеть! — рассердилась баба Валя. — Ты вот что… смотри в оба. На этот раз, считай, обошлось, но ты не расслабляйся. Могут и похуже придумать. Тебе когда в суд?

— Послезавтра.

— Ну, моли Бога, чтоб до суда доехать. Зря я тебя пугать не хочу, но…

— Если бы меня хотели убить, убили бы сразу, — возразила Нина.

— Ну, не скажи… Может, им на зоне тебя убрать сподручнее.

— А как же Сова? — спросила Нина.

— А что Сова? Видать, у кого-то нервы сдали, вот и напрягли Сову. Ну-ка давай еще раз, что в суде-то было?

Нина пересказала все еще раз, стараясь не упустить ни малейшей подробности.

— Соломахин всем заправляет, — добавила она. — Я видела, как он судьям сигналит.

— Да это ясный хрен, — задумчиво протянула баба Валя. — Ладно, хватит, пора спать!

Уснуть Нине так и не удалось. До самого утра ей мерещилось, как Сова склоняется над ней, как она бьет, и босые ступни уходят в тощее тело до самого позвоночника, как с глухим стуком Сова шмякается спиной о стенку. Этот жуткий звук, ощущение позвоночника, которого она коснулась подошвами, преследовали ее неотвязно.

В ночь накануне нового судебного заседания они с бабой Валей не спали, шептались. Вот тогда-то Нина и услышала ее историю. Вот тогда-то и узнала нечто крайне для себе важное, хотя эти сведения никак не могли ей помочь. Утром ее отвезли в суд. Первым вызвали лейтенанта Сивакова. Его привели к присяге, и Нина обратилась к нему:

— У меня к вам вопрос.

— Чего? — возмутился лейтенант. — Я этой профурсетке отвечать буду?

— Не забывайтесь! — Судья стукнула молоточком. — Вы в суде, а не на базаре. Да, будете отвечать.

— Благодарю вас, ваша честь. — Нина чуть заметно наклонила голову. — Скажите, когда вы пришли арестовывать меня двенадцатого апреля, откуда вы знали, что у меня героин?

— Сигнал поступил, — буркнул лейтенант.

— Что за сигнал? От кого? — продолжала Нина.

Теперь судья поспешила на помощь лейтенанту Сивакову:

— Сотрудник милиции не обязан раскрывать свои источники.

— Благодарю вас, ваша честь, — снова поклонилась Нина с самой любезной улыбкой, — я перефразирую вопрос. Сигнал был анонимный? Ну же, смелее, лейтенант! Я не прошу вас раскрывать источники. Просто скажите: да или нет?

— Да, — столь же неохотно ответил лейтенант.

— И вам сообщили, что у меня в сумке лежит стограммовая упаковка героина?

— Я точно не помню. Это когда было-то?

— Двенадцатого апреля, в День космонавтики. Вы пришли ко мне на работу и попросили показать содержимое сумки. Так?

— Ну, так.

— Обнаружив пакет, вы сказали, что в нем сто граммов героина. Так?

— Ну, вроде так, — насторожился лейтенант, не понимая, куда она клонит.

— Откуда вы узнали, что там сто граммов?

— По опыту, — ответил он с облегчением. — У меня глаз наметанный.

— Откуда вы узнали, что героин чистый? Вы сказали, что в пакете сто граммов чистого героина. Неразбодяженного, как вы выразились. Откуда вы это узнали?

— Не знаю. Не помню, чего я там говорил.

— У меня есть свидетель. Может быть, вам сказал об этом ваш анонимный осведомитель?

— Может быть. Не помню.

— Вы не обыскали мой стол, не устроили мне личный досмотр…